Горячая гей библиотека

Четыре ночи и вся жизнь (глава 3)

Часть 2

"Помещением", о котором говорила Кособокова, была крохотная комнатка под крышей административного здания консервного завода. Это был полутёмный чулан рядом с моторным отделением грузового лифта. Вероятно, прежде там хранили ветошь и лифтовые детали. Но при комнатке был обложенный кафелем туалет.

- Лифт работает редко, - говорила Вера Дмитриевна, - и в основном тогда, когда вас, Алексей Иванович, не будет дома. А вечером, после работы, лифт не работает, и у вас тут будет тишина! И есть окошко. Амбразура, конечно, но воздух всё-таки поступать будет, если окно открыть.

Она смотрела на меня с испугом: неужели я соглашусь жить под крышей здания в этой каморке? Но она была для Волгоградского завода бесплатной. Камчатский консервный завод предоставлял мне её на условиях взаимообмена: в Волгограде представитель Камчатки тоже жил в заводоуправлении. Наше представительство помещалось на третьем этаже здания.

- Спуститесь три лестничных пролёта - и вы на работе! - радовалась за меня Вера Дмитриевна. - А мне сюда приходится добираться из самого Елизова - автобусом, представляете! Ваше счастье, что вы не знаете, как у нас работают автобусы! Вот наступит зима, вы мне ещё спасибо скажете! А я вам завтра сюда притащу кровать с матрасом и велю Нинке Бутылкиной вымыть тут всё до последней щёлки. Бутылкина - это её кличка: пьёт, Алексей Иванович. А так - хорошая женщина, и как уборщица - руки золотые. А её настоящая фамилия - Улыбкина.

Я перебрался в каморку под крышу. Отныне я был отрезан от мира: территория консервного завода была окружена забором, находилась под охраной. Чтобы выйти в город, я должен был пройти через проходную. Петя, мой любимый человек, никогда в жизни не догадается, где меня искать!

***

Мой переезд ознаменовался двумя событиями: приходом камчатской зимы и полным отрезвлением. Мы в Волгограде тоже не избалованы климатом, но то, что началось в ноябре в Петропавловске, было настоящим адом. Все тротуары и мостовые обледенели и сверкали, как каток. Дули такой силы ветра, что нельзя было выйти на улицу: людей сносило в сторону, сшибало с ног. Даже пройти из корпуса в корпус было опасно. Могло уронить, швырнуть и ударить обо что-нибудь железное. Я не видел и не предполагал ничего подобного. На всю зиму Камчатка была отрезана от России: не ходил пароход "Русь", не летали самолеты. Автомобильного транспорта на Камчатке не было, да и сейчас нет: там нет дорог, разве только в пределах отдельно взятого населённого пункта.

Рискуя уже не ухом, а всей своей жизнью после работы я отправлялся к гостинице. Выходил за фабричную проходную, садился в автобус, который почему-то ещё курсировал в темноте, и он вез меня в центр - на две улицы: Ленина и Советскую. Там я, в полном одиночестве, раздираемый ветрами, укутанный с головой в пальто и шарф, блуждал взад-вперёд перед гостиницей, потом ходил туда-сюда по Советской улице, всматривался в окна жилых домов, надеясь увидеть хотя бы тень любимого, хотя бы мельком профиль Пети.

Он мне лгал, так как в городе было не две улицы: я жил вдали от Ленина и Советской, нужно было ехать автобусом, там располагался какой-то микрорайон, в котором тоже стояли блочные жилые дома, в самом высоком из них было 4 этажа. Он вообще лгал мне во всём: город представлялся мне настолько разбросанным, что мы с ним могли бы спокойно встречаться в каком-нибудь магазине. Ну, как будто случайно. Почему нет? Почему?! Только бы увидеть его! Хоть издали!

Моё отрезвление было сродни прозрению: в ответ на коварство этого человека, который поступил со мной так подло, я его возненавидел. Репетицию этого чувства я уже провёл на пароходе, когда Иванович вёл себя по отношению ко мне высокомерно. Значит, ему вообще было свойственно высокомерие.

Борясь с порывами ветра, я упорно вглядывался в чужие, залитые светом окна на Советской и на Ленина, видел, как люди живут: ходят по комнатам, садятся за стол, перед телевизором - им было плевать на ветер. А я ходил взад-вперёд, и моё сердце обрывала тоска любви. Поздно ночью я возвращался на завод, поднимался к себе в каморку под крышу - и тут мне не давал спать грохот ветра, который хотел сорвать крышу.

Но почему я вообще решил, что Пётр живёт на Ленина или на Советской? Он мог жить где угодно, в другом микрорайоне, даже в соседнем с заводом доме. Моё отчаяние было безгранично, а мои поздние возвращения на завод обратили на себя внимание охраны. В один из дней Вера Дмитриевна меня спросила:

- А что, Алексей Иванович, у вас тут родня или знакомые с Волгограда, что вы к ним по ночам ходите? Или, может, уже завели кого? Только не из разделочниц.

- Да нет, ездил несколько раз в гостиницу, приезжали из Волгограда.

- Чем же это они добрались сюда? Самолеты не летают, Алексей Иванович.

- Они тут живут, в гостинице, Вера Дмитриевна, живут. Работают тут по контракту в порту.

Не успел я опомниться, как наступила зима: город засыпало снегом по вторые этажи жилых домов. Снег сыпал сутками без перерыва - не было видно ничего на метр вперёд. С неба валила сплошная стена снега. Её не разрежали даже могучие ветра, которые дули с прежней силой. Такого красочного явления природы я в Волгограде, конечно, не мог увидеть. Дворники и жители первых этажей отбрасывали от окон лопатами снег, чтобы обеспечить доступ света, а снег валил и валил. Однажды ветра ненадолго прекратились, и я увидел, что Камчатка - прекрасный край красивых зимних пейзажей. Со своего чердака я оглядывал город до самого Авачинского порта, где работал Петр Сергеевич Иванович. Там, на голубом горизонте высились безработные подъёмные краны. Но таких ясных дней выпало за всю зиму всего несколько. По своей волгоградской привычке я думал, что раз установилась ясная зимняя погода, то она будет продолжаться неделями. Ничего подобного: на Камчатке один спокойный день или несколько ясных часов сменялись несколькими неделями сплошной снежной круговерти, когда из окна моего чердака я уже не видел ничего, даже плотной завесы безумных снежинок, так как мою амбразуру занесло толстым слоем снега, и стекло замерзло.

***

Хотя я и возненавидел Петра Сергеевича Ивановича и был к нему абсолютно безразличен, я как-то подумал: а не случилось ли что-нибудь с ним? По заводскому телефонному справочнику я уже тысячу, нет, десять тысяч раз видел телефон порта. "Позвоню, спрошу Петра Сергеевича Ивановича - только спрошу!"... Я готовился к этому трусливому акту не меньше недели. Набрал номер, раздались гудки. Моя рука дрожала. А что если меня спросят, кто я? Я тут же брошу трубку. Трубку подняли, и мужской голос сказал:

- Говорите, порт, говорите.

Я заблеял почему-то высоким тенором и негромко, боясь, что в комнату представительства кто-нибудь войдет:

- Простите, можно, извините, Ивановича.

Трубка помолчала. Я дрожал.

- Какого тебе, парень, Иваныча? - вдруг вопросил меня бас.

Я заблеял:

- Не Иваныча, а Ивановича.

- Да ты знаешь, сколько у нас на Руси Иванычей? Миллионы! Кого тебе, парень?

- Мне... Мне Петра Сергеевича Ивановича.

Трубка опять помолчала, а потом мужчина ответил:

- А-а-а, тебе Ивановича! - мужчина сделал ударение на "о".

Потом он продолжил:

- Так бы и говорил. Звони ему... - и мужчина назвал номер.

- Спасибо, - проблеял я и быстро положил трубку.

страницы [1] [2] [3] [4]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Бисексуалы

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>