Горячая гей библиотека

Волчонок

Часть 2 (последняя)

На крыльце появился довольный Мартин и, улыбаясь сквозь рыжие усы, поведал мне о том, что парнишка сладок и строптив, бревном не лежит и внутри горяч. Правда Миртон и Рейч уже растянули его немного, но нам с Ревье должно хватить. Я было заявил, что не люблю юнцов, но в ответ сразу же получил обвинение в сочувствии врагу. Подавляя тошноту, мне пришлось оставить Мартина на карауле и подняться в дом.

В полумраке коридора я шёл на звуки, особо остро замечая, что стоны нашей игрушки уже глухие и совсем негромкие. Волчонка распяли лицом вверх на обеденном длинном столе среди обломков посуды, привязав его тонкие, истёртые в кровь запястья к ножкам стола, напротив распахнутого настежь окна. Лас трахал его при свете одинокой керосиновой лампы, удерживая под колени и ожесточённо работая бёдрами, словно стремясь ещё сильнее унизить, ранить, изничтожить юношу. На полу у сапог Миртона поблёскивала маленькая лужица из спермы и крови. Командир увидел меня и широко улыбнулся, спросил, стану ли я следующим. Можно было бы плюнуть ему в лицо (и мне этого хотелось), но, увы, в штанах у меня стояло так, что это бросалось в глаза.

Я неуверенно пожал плечами и перевёл взгляд на искажённое мукой лицо паренька, обрамлённое взмокшими липкими прядями чёрных волнистых волос. Его убьют. Утром. Застрелят как бандита, что напал на нас, когда мы патрулировали селение. Это скажет Миртон, подтвердят Рейч, Мартин, Ревье и даже я. В ООН никто не станет копаться, за что прибили простого сельского паренька. Ведь напал же? Напал. Ну и что, что он безоружным защищал честь своей сестры, - конец-то всё равно один!

Я сглотнул. Волчонок смотрел на меня, не мигая, и хватал разбитыми губами воздух. Он словно незримо держался за меня, будто нас скрепляла невидимая нить. Может быть, он чувствовал, что мне жаль его? Ждал, что я помогу? Пусть даже сейчас пустив пулю ему в лоб...

На повторное предложение командира поиметь нашу жертву я снова неуверенно пожал плечами, и парни дружно принялись подшучивать над тем, что я такой натурал и общим имуществом брезгую. А Волчонок тяжело дышал, измученно вздрагивая от боли, и в его красивых глазах больше не было ярости... гордости в них тоже не осталось. Горькая страшная пустота сделала их безумными, без единой мысли и чувства. Юноша всё ещё вскрикивал, но лишь тогда, когда на пару мгновений приходил в себя и начинал понимать, что с ним происходит.

Миртон кончил ему на бедро, с рычанием растёр семя по смуглой коже, обзывая при этом свою жертву самыми грязными словами, которые только знал. Волчонок не слышал их, и тогда Лас раздражённо и сильно шлёпнул его по ягодице. Потом место Ласа занял Ревье, который был ненамного нежнее Миртона.

Паренька лапали, целовали, щипали, а иногда даже били по рёбрам, и тогда он дёргался, едва не опрокидывая стол. Я смотрел на всё это, как заворожённый, не переступая порога комнаты. Я ничего не мог сделать и прекрасно понимал это. Война такова во всех своих проявлениях, а юноша - это будущий воин. Если мы оставим его в живых сегодня, завтра он возьмётся за оружие и будет убивать наших солдат. И он точно так же станет истязать и насиловать пленных, недрогнувшей рукой перерезая им глотки и вышибая выстрелом мозги. Он будет смеяться, вспарывая животы своих жертв и таская их за кишки, ещё живых и трясущихся от дикой боли. Так было и так будет до тех пор, пока один из наших народов не исчезнет с лица земли.

Мы теряли друзей, близких: Миртон, Ревье. Мать Мартина погибла от рук хафирцев при взрыве в метро. Никто и никогда не оплатит эти счета, никто и никогда не остановится первым. Даже наши боги не станут вмешиваться во вражду, которая стремиться стать вечной: они слишком хорошо знают ярость людей, чтобы молчать и вести себя тихо.

Я думал обо всём этом, глядя в огромные, блестящие от слёз глаза Волчонка, и ничего не мог предпринять, чтобы остановить своих друзей. И вдруг я отчётливо осознал, что упорно ищу оправдание нашей жестокости и злодеяниям. Ничто человеку не даётся в жизни настолько просто, как оправдывать самого себя. Но ведь жестокий и беспощадный враг - это твоё собственное отражение в зеркале мира. Кто-то должен взять и остановиться! Должен, конечно же, но то ли никто не хочет, то ли уже не может этого сделать. И определённо, сам я и пальцем не пошевелю для того, чтобы первым сложить оружие и попросить мира, - я знаю, что будет после. Ни-че-го! Ни одним, ни тысячей хороших поступков не остановить эту вражду, потому что она въелась в наш мозг, в наши сердца, разум и даже в гены. Нужно уничтожить всех, и, может быть, тогда на эти земли придёт кто-то другой, кто взрастит тут сады, отстроит заново дома, научит сыновей и дочерей музыке и грамоте, и этот кто-то (не такой, как мы) провозгласит, наконец, мир.

А пока я оправдывал нас, молча глядя на то, как Миртон затыкает пареньку ладонью рот, а Рейч осколком битого стекла увлечённо вырезает на его лбу слово "шлюха". И то, что пленник, мыча в ладонь Ласа, трясётся от боли, приносит трахающему его Ревье только ещё больше острого, долгожданного наслаждения. Как солдат, я не имел права осуждать происходящее, но единственное, что ещё оставалось во мне человеческого, останавливало меня от того, чтобы уподобиться моим товарищам и взять, как вещь, того, чьи глаза снятся мне во сне и по сей день - только там, в мире моих желаний, они полны любви и счастья, они улыбаются мне...

Снаружи, на светлеющем жёлто-розовом небе занималась заря. Нам пора было возвращаться в лагерь, чтобы готовиться идти дальше, на Хафру. Напоследок Миртон отвязал Волчонка от стола и, скинув полумёртвое тело на пол, пару минут от души пинал его ногами, а когда юнец перестал даже вздрагивать, потерял к нему всякий интерес. Парни привели в порядок свою одежду, весело обсуждая при этом хороший трах, и вывалились во двор. Мне же, как менее активному сегодня, выпала "честь" добить парнишку - это был приказ командира, которого я не имел права ослушаться.

Оставшись наедине с Волчонком, я долго не мог подойти к нему. Он лежал на боку - голый, избитый, перепачканный кровью и спермой, и только его едва расходящиеся рёбра свидетельствовали о том, что он ещё жив. Закинув автомат за спину, я достал из кобуры пистолет и взвёл курок, потом подошёл к юноше. Я присел рядом с ним на корточки, осторожно взяв Волчонка за плечо, перевернул его на спину и увидел, что вдобавок ко всему Миртон ещё и разбил парню нос. Мне отчего-то захотелось, чтобы этот некогда красивый юноша посмотрел на меня, но он лежал неподвижно, прикрыв глаза, дрожа от холода и боли. Может быть, он ещё не сошёл с ума и какой-то сохранившейся частью своего сознания понимал, зачем я здесь.

Меня невыносимо тянуло погладить его по волосам, но моя жалость стала бы для него хуже изнасилования и унижений, возможно, даже хуже смерти. Для этого юноши я был одним из тех, кого он будет ненавидеть до последнего вздоха. Пусть я не мучил его сегодня и не засаживал в его задницу член по самые яйца, но я был здесь, я смотрел на его муки, я знаю его боль, а значит я - часть его воспоминаний. Я не смел осквернить его страдания своей жалостью.

Я сидел рядом и ничего не делал, и, будто почувствовав моё замешательство, Волчонок приоткрыл глаза. По его виску, разбавляя кровавое месиво, покатилась слеза. Мы смотрели друг на друга без ненависти, без слов - молча, спокойно и даже как-то равнодушно. Мне казалось, что этот несчастный униженный человек каким-то непостижимым образом может читать мои мысли, и я безмолвно просил у него прощения за то, что случилось с ним, и за то, что я должен был сделать с ним дальше.

Сжав в руке пистолет, я поднялся, нацелил дуло в голову юноши - его ресницы дрогнули, но тело осталось неподвижным. Ему уже давно стало безразлично, чем всё кончится. И в эту самую секунду я возненавидел этот жестокий мир! Я хотел кричать и не чувствовал онемевших пальцев. Я стал презирать войну, отнявшую у меня того, кого я бы сумел полюбить всем сердцем! Мы оба могли бы жить мирно, возможно, быть студентами по обмену и ездить друг к другу в гости, изучать культуру наших народов, строить новый мир, полный светлых добрых стремлений. Мы могли бы дружить, собираться вечерами в пабе и поедать пиццу, рассказывая друг другу анекдоты и разные байки из жизни. Могли бы, если бы не война... И кто-то должен это остановить! Может быть, не я, кто-то другой, но я, ведомый стыдом и горечью, вдруг отвёл руку в сторону, словно злясь на себя, и дважды выстрелил в старую пыльную тахту. Потом я развернулся и просто ушёл. Я не мог больше видеть глаз Волчонка, не хотел гадать, что чувствует этот юноша, понимает он или нет, что я оставил его жить, плохо это или хорошо.

Я не знаю, что сталось с Волчонком, я больше никогда его не видел. Отслужив срок своего контракта, я забыл про карьеру военного и вернулся домой. Со временем я постарался стереть из памяти события того года, что провёл в чужой земле, забыть кровь, бои, смерть и ту ненавистную моему сердцу ночь. Единственное, что чётко осталось в моей памяти после службы, это глаза Волчонка - бездонные чёрные глаза обычного человека, оказавшегося в горниле жестокости, и пусть я никогда не видел их счастливыми, мне хотелось, чтобы в жизни этого юноши всё наладилось, чтобы война, сделавшая со всеми нами такое, когда-нибудь закончилась.

А ещё я мечтаю о том, чтобы обязательно нашлись люди, которые захотят и смогут остановить смертоносное кровопролитие, неоправданную жестокость и вернуть мир на эту маленькую, стонущую от идей человечества планету, потому что никто не заслуживает нашей судьбы - судьбы быть чудовищами без жалости и сердца!

страницы [1] [2]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Изнасилование, Групповой секс

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>