Горячая гей библиотека

Прости, родной, прости...

Часть 9

- Мама, немедленно выйди! - спокойным голосом, но требовательно сказал я.

Серёжка инстинктивно повернулся ко мне, на мой голос.

- А ну-ка, вон отсюда! Оба! - завизжала мать настоящим деревенским визгом, какого я у неё вообще-то никогда и не слышал раньше.

Сергей попытался подчиниться этому истошному, абсолютно как-то по-женски истеричному визгу, но я удержал его в прежней позиции, положив свои руки на его ноги, чуть выше колен.

- Мама! Выйди! Немедленно! - по восклицательным знакам, наверное, можно выделить, почувствовать, определить интонацию и степень твёрдости воображаемого голоса.

Вот и попробуйте вообразить, как это звучало на самом деле. И только я знаю, как мне удалось сделать спокойным голос и чего мне это стоило.

- Выйди! Мы сейчас закончим и придём, - я с облегчением откинулся на подушки, давая этим ясно понять ей, что я больше не буду говорить.

- Ну, гады! Ну, твари! - уже без визга, но дрожащим от негодования низким грудным голосом выдавила из себя мать и быстро, так же как и влетела, выбежала из комнаты.

В зале раздался голос Юрки:

- Писец! - он встал со своего дивана-кровати и прикрыл дверь в нашу спальню.

- Родненький, - я крепко обнял Серёжку, - я тебя очень люблю, давай не будем обращать на это внимания. Уже всё случилось, что должно было случиться. Наше счастье их не касается. Они нас никогда не поймут...

Мы благополучно закончили начатое, потом оделись и вышли в просторную кухню.

Мать стояла в дверях. Выражение её лица представляло собой выражение крайнего гнева и ненависти. Как будто это её только что лишили чести, опозорили и изнасиловали при всем честном народе. И кто? Ее собственный сын! Вот так. Ни больше, ни меньше.

Знаешь, когда человек хочет напасть со спины, нанести тебе неожиданный, коварный удар, у него голос становится злобно приглушённым, и полувслух-полупросебя он бормочет: "Ну, сейчас ты у меня получишь! Ну, сейчас я тебе дам, гад!" Знакомы интонации? Вот именно с такой интонации и начала фразу моя мать. Но её слова были, к моему великому удивлению, обращены не ко мне.

- Ах ты маленькая шваль! Проститутка... Дрянь... Паскуда (это наше семейное выражение, которое произносят почти все, кроме отца)... Петух... Это ты его совратил? Это он из-за тебя бросил жену и..? Ты, гадёныш ползучий! Тварь! Дрянь! Блядская твоя морда...

Я не могу привести другие слова из её монолога. Их просто не было. И они не могут оскорбить Серёжу. Не могли тогда, не могут и сейчас. Потому что я мысленно направил все её слова на себя и в себя. Я, как экран, заслонил Серёжу от этого вулкана злобы и ненависти. Инстинктивно. В этот момент я сам был готов реально вцепиться в горло кому угодно, даже родной матери, протяни она руки к моему родному. Я защищал нашу целостность, нашу симметрию. Я защищал нас обоих, как себя самого. И он это почувствовал. Он не испугался, как в первые мгновения нашего позора. К тому же он и в самом деле стоял у меня за спиной.

Я знал свою мать. У неё была тяжёлая рука. В молодости, когда она была нянькой у ещё семи бабушкиных отпрысков (и своих, и приёмных), все они называли её Нянькой, Няней. По сути, она и была им всем вместо матери. Всех воспитывала мать, а бабушка только добывала еду на всю эту ораву тяжёлым колхозным трудом. За моей матерью так и осталось имя "Няня". Её мало кто из братьев и сестёр называл Тоня, чаще Няня.

А сейчас она была больше похожа на коварную разъярённую львицу, опасную в своём слепом бешенстве. Ведь она на самом деле не понимала, что её так взбесило. По-настоящему не понимала. Это было видно по её лексикону. Он у неё, лексикон этот, и в спокойном её состоянии не блистал разнообразием. Это с четырьмя-то классами образования! А в этот момент из её горла вылетали только шипящие и рычащие матерные ругательства, которые, на самом деле, никак не проясняли суть произошедшего и причину такого её гнева.

Я никогда не пытался представить себя на месте своей матери и понять, что же так её разгневало, что у нее аж дух спирало. Что заставляло её сердце, материнское сердце, вырабатывать такой смертоносный для собственного сына яд вместо доброго понимания и материнского покровительства? Куда же подевались её материнские инстинкты?

А никуда. Их и не было вовсе. И я говорю это не со зла. У меня нет на неё зла. Ни тогда не было, ни сейчас нет.

В прошлом, когда, бывало, мы с братом, шаля, играя, незаметно переходили в состояние драки, мы дрались долго, сосредоточенно, до самого прихода матери с работы, редко успевая отдышаться после многочасовой изнурительной потасовки и борьбы. Вот такими мы и представали перед ней: исцарапанные, искусанные, раскрасневшиеся, со всклокоченными волосами, потные и с горящими, ещё не потухшими от недавней схватки глазами. Всё это выдавало нас с головой. И мать била нас с братом, который был всего на два года младше меня, ремнём, шнуром от утюга, рукояткой веника, кочергой, палкой от швабры, обрезком толстого садового резинового шланга, руками, мокрой тряпкой, половником... (Может, это как-то повлияло на мою гомосексуальность? Надо бы покопаться в трудах дедушки Фрейда, а то недосуг всё.) При этом она всегда повторяла одну и ту же фразу:

- Да что же (бац!) это за сыновья (бац! бац!). У других сыновья (бац! бац!) как сыновья, а (бац!) эти (бац!) ублюдки поубивают скоро друг друга (бац! бац! бац! бац! бац!). Твари паскудные (бац! бац!)! Вот подождите, придёт ещё отец с работы, я ему всё расскажу (бац! бац! бац! бац!).

И так могло продолжаться долго. Около часа. Мать часто избивала нас с братом за наши игры и наши драки. Почти каждый день. А дрались мы всё время, сколько жили под одной крышей. Даже умудрились пару раз серьёзно, до крови, сцепиться и тогда, когда нам уже нечего было делить. У каждого своя семья и свой дом. Мы и сейчас с ним враги. С моим родным братом. Причём я в его понимании больший враг, потому что он ненавидит гомиков.

А вот отец, несмотря на постоянные угрозы матери, ни разу за всю мою жизнь и жизнь моего брата нас и пальцем не тронул. И только спустя много лет я понял, что означали эти угрозы матери - рассказать всё отцу. Она таким образом запугивала нас с братом, чтобы мы не проболтались отцу о том, что она нас крепко избивает. И это срабатывало. В страхе перед гневом отца мы затыкали свои рты и ничего ему никогда не говорили, хотя наши драки с братом не заключали в себе столько боли и крови, сколько мы получали этого от матери. Когда ей под руку попадала печная кочерга, изготовленная из тонкой, нерифлёной железной арматурины, эта кочерга сгибалась от удара матери о наши спины. Или разгибалась - от второго удара. Спины мать чередовала в строгой последовательности.

И сейчас мой отец стоял молча, сурово насупившись. Молча, но без этой ядовитой ненависти, которая потоком лавы лилась на нас изо рта моей матери.

Я тихо, но напористо перешёл в наступление. Я впервые в жизни противоречил матери так серьёзно, будто напротив меня стояла совершенно чужая женщина, причинившая мне зло, а не моя родная мать.

- Ты на кого орёшь? На меня, на своего сына? Если я сучёныш, так ты сука! Если я выблядыш, так ты блядь! Если я мразь, так ты грязь! Если я паскуда, то и ты паскуда! Я же из тебя вышел тридцать семь лет назад. Кровь, кожа, мясо - всё это дала мне ты. Что дал мне отец? Несколько микробов, которых и под микроскопом-то не разглядишь. Всё остальное - твоё. Посмотри на мой нос, глаза, на щёки, на всего меня. Я - это твоя копия, только на тридцать лет моложе. Считай, что я вернул тебе обратно и твою ненависть, и твой яд! Приятно тебе?! И если я гей, петух по-твоему, то загляни в себя. Может, и ты там найдёшь что похожее, только по женской части?

- Будь ты проклят! Ты мне не сын больше! Не хочу тебя видеть! Пошёл вон отсюда! И забирай свою блядь из моего дома! Чтоб ноги вашей тут никогда не было! Будь ты-ы прокля-а-ат! Тварь!

Чем там меряют тональность и громкость звуков? Такой приборчик сейчас показал бы изумительный график из прямой линии с наклоном в сорок пять градусов по возрастающей. Взлет реактивного лайнера! От объявления о регистрации и посадке в самолёт через запуск турбин, разгон и до форсажа. От низкого рычащего шёпота до истошного визга, который слышали и соседи. И всё это совершенно без слёз, присущих, как мне казалось, всем женщинам. Глаза матери блестели, но лишь от гнева.

- Ты, мать, прокляла меня, своего сына?! Я что, убийца? Я кого-то убил? Да нет же, я люблю, мама. Я люблю этого человечка, который всё-таки доказал мне, Фоме неверующему, что и он любит меня. По-настоящему! Что он достоин того, чтобы не замечать его юный возраст. Он заслужил это как награду за свою душу, за свою любовь. Он совершил самый главный свой подвиг в жизни, на который не каждый взрослый решится. И я совершил свой подвиг - во имя любви, во имя жизни этого человечка. А на что обрекаешь меня ты? Своим проклятием ты призываешь на меня горе, смерть, наказание. Так это ты убийца! Да ещё и не просто убийца, а сыноубийца! Обратно проклятие ты уже не вернёшь... Ма, смотри на меня: вот оно, твоё проклятие, торчит из меня! Ты его видишь? Вот таким и запомни меня на всю свою оставшуюся жизнь! Другим ты меня больше не увидишь. Никогда не увидишь. Видно, у меня и не было матери, так чего об этом жалеть? И не так поздно я это узнал. Я знал это всегда, только не мог себе это объяснить. Только сейчас... Прощай, убийца! Думаешь, в моём сарказме ненависть и старая обида? Нет, равнодушие. Особый его вид. На самом деле мне и тогда, и сейчас на всё это начхать...

страницы [1] . . . [7] [8] [9] [10] [11] [12]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Мужики и молодые

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>