BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Сильные попперсы с доставкой в день заказа.
СандуныСамое лучшее, что можно сделать в Москве с похмелья - это отправиться в Сандуны. Или, по крайней мере, так было на
исходе застоя и заре перестройки, когда я учился на факультете журналистики Московского университета. Пару бутылок пива
стоило принести с собой, веники бабки продавали у входа. Если придти в Сандуны в будний день с утра, то не было никакой
проблемы с очередями, отравляющими поход в баню в конце недели или вечером. А с утра вполне можно было задержаться до
вечера. Пар, душ, прохладная вода в бассейне и обилие мужской наготы неизменно бодрят отравленный алкоголем организм.
Обшарпанное великолепие и так довольно извращенного интерьера fin-de-siecle (конца века) с колоннами вокруг
бассейна, залупившейся лепниной, мутными" зеркалами и плюшем в предбаннике - странным образом соответствовало
составу посетителей. Примерно треть из них составляли официально отсутствующие в СССР голубые, треть - приезжие, зашедшие
взглянуть на столичные достопримечательности, треть - хозяева жизни того времени -товароведы, крупные фарцовщики, кавказские
цеховики. Хозяевам предоставлялись отдельные "купе", мягкие диваны и зеркала которых от остальной публики
отделяла занавеска. Впрочем, по демократическим обычаям того времени все три контингента пересекались и смешивались.
Зеркала, плюш и лепнина украшала и залы для "плацкартных" посетителей, которые сидели в
непосредственной близости друг от друга, быстро знакомились, дружили и ссорились за пивом с воблой. Банщики то ругали
моющийся и отдыхающий люд за неряшливость, то за небольшую мзду доставляли пиво, водку, кого-нибудь из примелькавшихся
голубых кавказским князьям за занавеску. Бывало, по рассказам, доставляли и баб. Во всяком случае, судя по чавканью,
чмоканью, хлюпанью, всхлипам и стонам, вкупе с ритмичным колыханием занавески, было ясно, что там происходят развратные
действия с особым цинизмом и другие непотребства. Как бы то ни было, одним будним похмельным утром я отправился в
Сандуны. Народу почти не было. Я наплавался в бассейне, неоднократно пропрел в парилке, попил пива, поглазел на мужские
фигуры, праздно проводя мысленный конкурс их сравнительных достоинств, и надолго застрял в кабинке душа. В углу мойного
отделения рослый парень делал массаж курсанту. Курсанта сразу отличишь от солдата срочной службы по уверенному виду и
натренированному телу. Солдат, напротив, всегда выглядит замучено и смотрит виновато от вечного сознания, что все делает не
так как надо. Курсант лежал на спине на лавке, а парень мылил и мял его молодое, жадное к ласке тело, спиной
загораживая обоих от остальной публики. Но мне из душевой кабинки, если смотреть искоса, все было прекрасно видно. Курсант
закрыл глаза, его щеки и уши горели явно от мысли "а вдруг кто-нибудь увидит". Ему было и стыдно, и жутко
и сладко, а бесстыжие пальцы трогали и ласкали его то тут, то там, все как будто случайно, не задерживаясь нигде подолгу,
скользя по мыльной пене дальше, чтобы вновь прикоснуться к тайным местам между плечами и шеей, у окончания ребер, потеребить
соски, поездить по ляжкам, небрежно переложив его неостановимо набухающую сардельку с одной стороны на другую и обратно.
Если бы ему не было стыдно открыть глаза, курсант заметил бы, что у его массажиста тоже встал, а следовательно, ничего не
случайно, а все с умыслом: и нахальные пальцы, и бесстыжие ласки, и мурашки по телу, и стояк, и сладкая жуть.
Между тем, не встречая сопротивления и заметив результаты своих усилий, пальцы совсем осмелели, все чаще
задерживались на чувствительных местах, все более открыто тискали соски и обнимали член. Одна рука там и осталась -общий
массаж перешел в местный. Тело на лавке напряглось, с трудом сдерживая конвульсии. Еще мгновение - и произойдет
непоправимое. Курсант резко вскочил и рванулся в душ, но было уже поздно: волна за волной горячих сгустков молочного киселя
всплесками брызгала на мраморный пол. Массажист кончил там же в углу на лавке. Потом оба долго стояли под душем в разных
кабинках и, не глядя друг на друга, разошлись. Я вышел в предбанник, обсох, и совсем было собрался уходить, когда
вдруг заметил мужика с мускулистым явно от физического труда, а не атлетического зала, телом. Но что действительно приковало
взор, от чего потемнело в глазах, помутился разум и ослабли колени - тяжело свисало между мощных ног. Он напоминал кабачок
толщиной и баклажан формой, утолщенный книзу, мягко охваченный нежной шкуркой, на самом кончике свернутой в завиток
наподобие пельмешки. Любителей стоячих членов много, а мне нравится именно такие, спокойные, которые можно взять в рот
целиком, залезть языком под шкурку и чувствовать прилив тепла и растущее напряжение. И надо же было случиться, что
он сел рядом. У меня, как говорил великий баснописец, "от радости в зобу дыханье сперло" и лишь вновь
обретя дар речи, я смог вымолвить нечто одобрительное о качестве пара. Парень оказался на редкость общителен и словоохотлив.
О том, чтобы уходить, я забыл и думать. Мой взгляд то и дело задерживался на аппетитной пельмешке и я представил себе как
мой язык, проникая под ее оболочку, вылизывает набухающую головку. Ничего другого с этим богатством нельзя было бы делать -
только обнять и залиться слезами восторга и умиления. Без сомненья, мой сосед выглядел натуралом. Это привлекало и
настораживало. Всегда можно нарваться на какого-нибудь фальшивого гомофоба, который трахнуть трахнет, а потом, застыдившись
собственного падения, решит замести следы. В лучшем случае набьет морду, чтобы никто не подумал, что это любовь. Но, кто не
рискует, тот не пьет шампанского, а большому куску, как говорит народная мудрость, рот радуется. Однако пока более
актуальной была другая пословица: и видит око да зуб неймет. Рассудив таким образом, я решил пока ничем себя не выдавать, и
дружить по натуральному. Поэтому нарочитым басом (на самом деле, вероятно, получился не слишком низкий баритон ), я
по-компанейски предложил пойти попариться. Взяв веники, мы отправились в помывочное отделение. Мужики только что
помыли и теперь просушивали парилку. В бане всегда находится несколько активистов, которые, выгнав всех, с энтузиазмом
вытрут полки и пол вениками, просушат парную, поддадут пару с пивом для крутого духу и только затем уже впускают желающих во
влажный и жаркий полумрак парного зева. Влезли в это склизкое, истекающее каплями пота месиво и мы. Теснота была
как в общественном транспорте в час пик, с той единственной разницей, что здесь все были мужчины и все голые.
Энтузиаст поддавал пару, норовя попасть в самую жаркую точку печного влагалища, мужики кряхтели и охали, мелко
встряхивая вениками в жарком воздухе, разогревая и распаривая их и себя для настоящего дела. Мой новый приятель стоял рядом,
почти вплотную ко мне. По мере того как подходили новые желающие попариться, нам приходилось еще плотнее тесниться и мы то
дело соприкасаться телами. Конечно, я норовил как бы невзначай скользнуть бедром по его члену - не нарочито, но вполне
настойчиво. Искоса я наблюдал за реакцией, которая не замедлила последовать. Кабачок наливался соком, рос и зрел.
Взяв за плечи, парень притянул меня к себе и почти жалобно прошептал на ухо: "Не надо, а? Встанет -
неудобно." От этих слов и действий у меня у самого чуть не встал и, не допарившись, мы отправились в бассейн
охлаждать страсти. Серега - так назвался мой новый приятель- все понимал и сам хотел, но стеснялся. И чем больше хотел, тем
больше стеснялся. Его красноречие куда-то пропало и каждое слово приходилось вытягивать клещами. Тем не менее мы
договорились после бани идти ко мне в гости. Мой напарник по комнате в ДАСе (Дом Аспиранта и Студента) на этой неделе уехал
к родителям в Горький, так что хата у меня была, а ровеснице революции на проходной я дам рубль и скажу, что ко мне приехал
двоюродный брат из деревни. А он и был из деревни - под Рязанью. За стаканом липкого и приторного узбекского вина
- другого в магазине не оказалось - Сергей рассказал, что работает зоотехником на конно-племенном заводе. К мужской любви
его приохотили кавказцы, с которыми он служил в Армии. После Армии у него был еще друг в Рязани, но выбираться туда
удавалось редко, а в деревне все на виду и там он не рисковал. Так что жил монахом, а в деревне слухи о городской ядреной
бабенке - его зазнобе - сменялись шутками, что он кобыл ебет. Впрочем, учитывая размеры его орудия, фантазия была не такой
уж невероятной. Уже вторую бутылку почали за свиданьице, а раскрепощенность не приходила. Что именно нравится
новому знакомому, чего он хочет, как это делает, и что такое это - было неясно и вносило элемент неизвестности и риска.
Вроде бы у всех все одно и то же, с четырьмя дырками и двумя членами вариации просчитать не так трудно, но то, как каждый к
этому подходит, насколько закомлексован, или, наоборот, раскрепощен - могло сильно отличаться. Одному лишь бы кончить и
захрапеть, другой, раз воткнув, мог пилить часами, так что в конце уже становилось неясно, отчего теряешь сознание -от
экстаза или усталости. Третий - ласковый как котенок, и вот вы уже все не раз сделали и заснули, но он шевельнулся во сне, и
неодолимый инстинкт бросает тебя на него, как кошку на мышку и вы оба в поту, головка стерта, кончать нечем, но оторваться
невозможно. А как начать? Поцелуями, еще в одежде? И вот его язык у тебя во рту, одной рукой он обнимает тебя за
плечи, другая в это время тискает твои ягодицы, а ты расстегиваешь старомодные пуговки и нащупываешь налитой фрукт в ширинке
за семейными трусами. В процессе вы высвобождаетесь из одежды, и вот уже не язык у тебя во рту, а его наслюнявленный палец
лезет к тебе в заветную щель. Затолкав не без усилия пробку в бутылку, Сергей прервал мои раздумья: "Пора
и в постельку". И, кивнув на бутылку, в которой еще оставалось стакана на два: "Оставим опохмелиться на
утро". Аккуратно повесив брюки на спинку стула и выключив свет, он забрался под одеяло и лег рядом. Его поцелуи
больше всего выдавали деревенского парня, незнакомого с бесстыжими московскими ухищрениями. Я не мог отделаться от мысли,
что, сложись его судьба иначе, он с такой же основательной хозяйственностью укладывался бы рядом с женой - девкой из
соседней деревни и старательно исполнял бы супружеские обязанности два раза в неделю единственно известным ему
рабоче-крестьянским способом. И не ездил бы в Сандуны искать приключений на свою жопу. Но, поскольку наша судьба сложилась
так, а не иначе, я скользнул вниз к вожделенной пельмешке и впился в нее клещом. Мир вокруг меня померк и
сосредоточился во рту. Так младенец с упоением присасывается к маминой сиське, забывая обо всем на свете. Горячие волны
похоти захлестывали тело и сознание, казалось, что обильно наполненный рот дает ощущение полноты жизни. Его руки перебирали
мне волосы, не столько лаская, сколько задавая ритм. Пельмешка застревала глубоко в горле, из глаз одновременно сыпались
искры и катились слезы, но я не замечал этого, поглощенный внутренними ощущениями тепла, безопасности и насыщения. Руки
начали подвигать меня вбок и вверх, пока я не оказался лежащим на его теле, по-прежнему обнимая ртом его пульсирующий и
твердый кол. Но теперь и его рот был в непосредственной близости к моим сокровенным местам. Его руки все страстнее
стискивали мои ягодицы, а рот и вездесущий язык продвигались все ближе к роковой точке. Когда я почувствовал, что кончик его
языка уже во мне, стало ясно, что непоправимого не избежать. Признаться, я запаниковал и еще активнее заскользил губами по
могучему члену, пытаясь довести его до оргазма и таким образом уйти от старинной восточной казни. Но было уже поздно -
где-то под страхом и вне рассудка во мне росло женственное бессилие, неспособность сказать нет, тайное желание поддаться его
настойчивости, отпустить вожжи, отказаться от контроля, плыть по течению, не раздумывая, куда вынесет. С этого момента я
стал объектом, лишенным собственной воли, игрушкой в его руках, его добычей. Я был внутри ситуации, и в то же
время как сторонний наблюдатель фиксировал происходящее. И то как я отвечал на его ласки, и как он навалился на меня всей
тяжестью своего крестьянского тела, и мой стон, когда в меня вонзилось что-то большое и горячее, и как я извивался,
пристраиваясь к этому нововведению, и мурашки по спине от его шершавых рук на моих сосках. Сначала медленные, а затем все
более уверенные толчки во мне посылали теплые волны по всему телу, растворяя меня в космосе, как костер Снегурочку. Его
дыхание становилось все громче и чаще, переходя во всхлипы и я почувствовал, как та его часть, которая уже была во мне,
напряглась и забилась, извергая горячую жидкость. Во мне как будто что-то сорвалось и я, охватив его спину ногами,
заталкивая его в себя еще глубже, зафонтанировал на грудь себе и ему. Сергей еще что-то делал со мной,
перекладывал и ворочал, кончал и заставлял меня кончать, но ни подробностей, ни ощущений я уже не помню. Наконец он
прошептал: "Ну ладно, хватит тебя мучить" и мы оба заснули. Проснувшись первым, я сам для себя неожиданно,
как-то мрачно, почти без ласк, его трахнул. И последней сменой настроения стала наша взаимная благодарная нежность и ленивые
утренние ласки. Но мне было пора на лекции, и ему тоже надо было бежать по каким-то колхозным делам. Мы выпили чаю с
остатками узбекского портвейна, пожевали по гвоздику гвоздики, чтобы не было запаха алкоголя, и расстались. Я так
и не спросил ни его адреса, ни номера телефона. Только легкая усталость в области ануса еще пару дней напоминала о нашей
ночи. Я был молод, привлекателен и самонадеян. Тогда казалось, что все впереди, и кто-нибудь еще лучше обязательно мне
встретится. А теперь так все завертелось - и Сандуны не те, и мы другие, да и страны той уже нет. Больше я его никогда не
видел. И иногда кажется, а не приснился ли мне зоотехник из рязанской деревни?
Коротко об авторе: Аксел Вент (р. 1966) - эстонский писатель и журналист, автор романа "В тумане моря голубом", рассказов, статей и эссе. Живет в Тарту.
Этот гей рассказ находится в категориях: Вода: баня, река, Мужики
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|