Горячая гей библиотека

Дважды второгодник (глава 1)

Часть 1

В апреле 19ХХ года мои родители переехали в новую, пятикомнатную квартиру на окраине города. Сразу возник вопрос, что делать со мной - мои сёстры учились в вузе и были вполне способны путешествовать на двух троллейбусах, с пересадкой в центре города. Меня же, ещё школьника, да вдобавок супердомашнего, не умевшего драться, рассеянного и задумчивого, никто на такой подвиг не звал. Поначалу думали, что средняя сестра будет за мной присматривать, но её вертихвостная натура была всем известна.

Скрепя сердце, мама отправилась в ближайшую школу - буквально в двух кварталах, но и с весьма подмоченной репутацией. Ходили слухи, что в школе был бардак, учителя и администрация не задерживались, школьники были все из рабочих семей, у многих родители были на заработках на Севере и Дальнем Востоке. Моя мама, едва ли не в слезах, жаловалась отцу, что в классе, в который придётся меня отдать, семеро второгодников и даже один парень, который был дважды второгодником, которого буквально дотягивают до выпуска, чтобы сразу отправить в армию.

Не скрою, неведомое меня пугало, но был и другой фактор, который ещё много лет я буду скрывать... Пока моя судьба решалась, я лентяйничал и осваивал территорию, и веяло от неё таким желанным, таким непривычным ветерком. На этой окраине жили нацмены, чернявые и коренастые, рано созревавшие, щеголявшие усиками уже в начальной школе и, самое главное, источавшие такой аромат запретного, такую незамаскированную ебливость, что я боялся сойти с ума.

О, да - я был ранним фруктом, но очень позднего развития. У меня не наблюдалось - а был я официально совершеннолетним 18-летним парнем - даже намёка на растительность на лобке, только светлый пушок. Северная кровь моя явно кипеть не собиралась, хотя в мозгу уже поселились самые интересные идеи. Я знал, что ради собственного выживания мне надо было скрывать мою - для меня самого ещё таинственную и необъяснимую - сущность; таиться, ходить по лезвию бритвы уверенной походкой враскачку и просчитывать каждый шаг, каждый жест... Но вот они - нацики, такие другие, такие сексуальные, что мой рано развившийся дух захватывало и тягучая истома зарождалась где-то в животе.

Здесь, на национальной, нищей и по-южному ленивой, пассивно-агрессивной окраине правил акцент - немного гортанный, довольно певучий. С ним говорило и большинство учителей, и большинство школьников в этой двуязычной школе, странном продукте форсированного интернационализма советских времён. Так что мне завидовали - особенно нравился однокашникам мой чистый русский, с ещё сохранившимся лёгким, но неподдельным московским аканьем - словом, как по телевизору.

С первого же дня я начал приглядываться. Дважды второгоднику было двадцать. Он брился. Он ходил вразвалку. Он шёпотом рассказывал на переменах о том, как вчера засадил одной тёлке, при этом показывал на солидный бугор в ширинке и цокал языком. Я буквально горел заживо. Мне надо было увидеть Это, мне надо было потрогать Это, мне надо было придумать, как заморочить, как овладеть Этим.

Я не имел ни малейшего представления о сексе. Мне хотелось увидеть, потрогать, понюхать... ощутить, как под моими пальцами твердеет его хуй, как яйца колыхаются в их кожаных мешках, как растут кругом чёрные, как смоль, волосы. Тому, кто не родился и не жил в СССР, поверить в это трудно, но это правда. В сексуальном плане я был не продвинутее новорождённого. О том, что может произойти, если я посмотрю да потрогаю, я и не подозревал, даже не задумывался.

Его звали Игорь, не местное это было имя, но в журнале он был записан именно так. Был он из неблагополучной семьи. Отец, по его словам, работал где-то на Севере и редко бывал дома, мать была христианкой, но сектанткой, помешанной на религии и, как закономерное следствие, отличалась полной бесполезностью для своих четырёх сыновей, из которых Игорь был старшим и, по местным обычаям, хозяином дома.

Мы сблизились - я сразу понял, как смекалист и даже умён он был. Конечно, все - кроме меня - давно вынесли ему приговор: не глуп, но приземлённость, зашифрованная в национальных генах, помноженная на необходимость вести домашнее хозяйство, пока мамаша обивала пороги молельного дома, обрекала его на бесперспективную жизнь. Он, впрочем, по поводу вердикта школьной администрации не грустил: приводов в милицию у него не было, а на советский строй он, по его собственным словам, "клал мой чёрный хуй без смазки".

Я был окрылён нашей внезапно вспыхнувшей дружбой и его щедрым покровительством старшего брата - в первый же день он надавал тяжёлых тумаков какому-то придурку, попытавшемуся отобрать у меня, высокого, но худенького, карманные деньги, заявив:

- Уруса не трогать!

Мы потратили их на булочки в буфете и ели их, заглядывая друг другу в глаза и блаженно, бессмысленно улыбаясь.

Мне было всё тяжелее и тяжелее - я хотел завладеть его секретом, его гордым бугром в штанах, и я боялся потерять его дружбу, то неописуемое, что связывало нас, что было, несомненно любовью, но чему мы никак не могли найти имя. Да и слово любовь, которое Игорь гортанно тянул, так что получалось "лубов", ничем в плане презрения не отличалось от слов "ебля" и "пизда", которые вошли в мой обиход благодаря ему - отец мой, доктор наук, направленный в эту национальную республику на укрепление местной Академии наук, таких слов даже в бреду не употреблял. Надо было слышать, как произносил парень другое бранное слово, всегда с нескрываемой гордостью и чуть-чуть гортанно:

- Это у вас писька. А у нас - хуй!

При этом нациком он не был. Просто очень хорошо понимал и принимал различия между своим племенем и моим народом. Во всём, что не касалось хуя, русские выигрывали, и Игорь это принимал как должное - великий народ. Но - "беда к вам пришла из Монголии!" - совсем малохуйный. Я не спорил. В моих штанах жил настоящий зверь - десять сантиметров и залупа полностью не показывалась. Дрочился я уже давно, но только в последний год мои яйца начали производить белёсую жидкость, капли две-три. Разумеется, все мои дрочки сосредотачивались на бугре в штанах Игоря. Я знал, что я гомосексуал (нашёл слово в энциклопедии), знал, что мне надо это скрывать, но - в силу неописуемой наивности - думал, что народ о гомосексуализме и слыхом не слыхивал, что это знание приходит из энциклопедических словарей и трудов Зигмунда Фрейда, полузапретных фолиантов, которые стояли на полке в гостиной.

Прошёл неожиданно прохладный май, наступило лето: жара, мухи, праздность и... шорты. Мои были джинсовыми, с заклёпками и карманами, из московского "Детского Мира". Игорь мне не завидовал, хотя его сатиновые, синие, застиранные шальвары сильно напоминали подрезанные штаны от строительного комбинезона. Бугор, который он всегда выпячивал с нескрываемой гордостью, теперь был обтянут с трёх сторон - и мне было невозможно оторвать от него глаза. Я не догадывался о том, что Игорь не мог не замечать, как мой взгляд приклеивается к его мужскому естеству. Я был наивен, смешон и абсолютно неподготовлен к тому, что меня ожидало.

***

Едва вернувшись с работы, мама вызвала меня со двора, где мы с Игорем и толпой куда более молодых парнишек играли в "наших и фашистов". Я никогда не задумывался о том, почему довольно взрослый Игорь начал приходить в наш двор и почему он всегда соглашался играть в дурацкие военные игры, но был этому безумно рад. Во дворе у нас я был старшим, все остальные парнишки были как минимум на два года младше меня, но, как все нацмены, были крепкими и бойкими, так что фигура Игоря за моей спиной служила мне ещё и страховкой.

Игорь был "товарищем Жюковым", меня он назначил своим замполитом; а партайгеноссе Борманом был Ромка - долговязый паренёк, говоривший на неповторимой смеси русского с национальным...

Оказалось, что три дня приезжала бабушка. По поджатым губам я понял, что речь шла о бабушке Тане, матери отца, богатой и щедрой вдове академика.

- Татьяна Михайловна будет у нас проездом, наверное, возьмёт тебя на море, в Симеиз, там она всегда проводит лето. Так что веди себя хорошо, - а между строк читалось "чтобы мы тут тебя до сентября не видели".

Я был вне себя от радости... но она никак не передалась моему другу. Он никогда не был на море, заявил, что море - это говно, явно расстроился, потом рассердился и ушёл домой, стирать да стряпать.

страницы [1] [2]

Этот гей рассказ находится в категориях:
18-19-летние, Первый раз, Азия и Кавказ

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>