BlueSystem >
Горячая гей библиотека
Сильные попперсы с доставкой в день заказа.
БесславныйВсегда чувствовал себя вором, никогда не украв ни гроша. То ли в моём облике что-то, то
ли в обхождении моём (не принимая даже во внимание социальный статус) заставляло людей
ожидать от меня того, чего дать я им не мог. Многие авансировали мне расположение,
участие, а иной раз и вполне материальное вспомоществование. Но всё оказывалось ничем не
обеспеченными кредитами. Я нищ, нахожусь под опекунством троюродного брата покойной
maman. Не обременённый титулом, тот сподобился нажить крепкое состояние (приблизительный
размер которого вряд ли кто-то умеет оценить), имея, по слухам, некое касательство к
бесконтрольной продаже англичанам сибирской платины - совершенно не ценимой у нас, но
нашедшей применение на берегах Альбиона. По достижении двадцати одного года ожидается
вхождение мной в права наследования, и я виделся ему перспективным, хоть и довольно
дальним родственником. Мне благоволили. Хозяин не уставал повторять, что обрёл нежданно
ещё одного сына, а натуральный сын его однажды (в шутку, конечно) предложил выйти за него
замуж. Мы сдружились и относились друг к другу с большей сердечной нежностью, чем иные
полнородные братья. Родители ошиблись, нарекая меня: моё настоящее имя - Разочарование.
Как громы, прогремели два известия, подозрительно одновременные. И тем страшнее они были,
что были ожидаемы мною. Законность моего крещения была поставлена под сомнение, и - вторая
новость - отыскался более вероятный наследник (некто Петерсон) дьявольски энергичного при
жизни помещика, указавшего в завещании правопреемником просто старшего сына моего отца, не
назвав имени и других уточняющих деталей, которые для него, вероятно, оставались неизвестны.
Дворянство, наследство и сколько-нибудь примечательная будущность моя растаяли, как жемчуг
в уксусе. Впрочем, твёрдость их сомнительна была изначально, поскольку все годы мои
хранилось в семье мнение, что я подменыш. Опекун предпринял действия, дабы развеять
"возникшее нелепое недоразумение", но лишь отсрочил и растянул во времени неизбежное. Я
пользовался их гостеприимством и сочувствием, разжигал надежды, втайне сознавая, что беру
в долг без возможности оплатить по займу. Я - вор. Пришёл мой закат, и наступило погружение
в бездну. Общение моё с сыном патрона также с моей стороны полно воровства. Его тело
служило мне источником низкого наслаждения - лицезрением и "невинными" прикосновениями.
Тем не менее, никогда не подавал я вида, что испытываю к нему нечто, кроме дружеской
приязни. И здесь я тоже вполне отдавал себе отчёт, что, вводя в заблуждение доброго
товарища, краду его доверие обманом и коварством. Пришла беда - отворяй ворота. Страшным
и позорным образом порок раскрылся в одну из ночей, забравшей последнее, что у меня
оставалось, - доверенного друга. Не существовало в ту пору моей жизни более мучительного
счастья, чем видеть его, предающегося греху Онана. Пожелав друг другу спокойной ночи,
мы, по обыкновению обнявшись и поцеловавшись, прощались до утра, отправляясь в свои спальни.
Но я не тут же засыпал. О, сколько раз я погибал от волнения, подглядывая за ним
в приоткрытую дверь, при свече читающим иллюстрированное откровенными офортами французское
издание томительно соблазнительных историй! Они не оставляли его равнодушным, о чём
свидетельствовал выглядывающий из-под ночной рубашки оглаживаемый приап, напоминающий
рукоять двуручного меча с увесистым навершием... Подкравшись к двери, меж створок которой
струился зыбкий жёлтый свет свечи, в уверенности, что застану его в регулярном положении
(и фаллос мой предвкушал удовольствие), не нашёл я его за столом. Немедленно решив
ретироваться, натолкнулся на живую преграду и понял, что прогорел. Он ввёл меня внутрь,
поставил стул рядом со своим креслом, усадил меня на него. Раскрыл скабрёзную книжку,
задрал по самую грудь рубаху, сел и принялся при мне онанировать так, словно он в комнате
один. Долго, с наслаждением, применяя различные приёмы и способы. Что хотел он преподнести
мне такой выходкой, я догадывался вполне. В конце концов он поднялся и направил на меня
"рукоять двуручного меча". Я грешным делом решил, что требуется помощь, и уже собирался
взяться за "меч" руками. Но меня в сей же момент с ног до головы забрызгала пахучая липкая
жидкость. На мгновение он застыл в нерешительности - не превысил ли порог безопасной
дерзости, однако, увидев, что я воспринимаю происходящее как должное, снова надел маску
невозмутимости. Он продемонстрировал мне повисшую и никак не желавшую сбрызгиваться
густую каплю. Я предложил свой язык в качестве прибора для очистки. Какое взаимопонимание
в таком странном и новом для обоих деле! Затем мне надлежало встать и задрать рубашку.
Поглядев на мою эрекцию с выражением лица ветеринара, осматривающего фурункул на шкуре
скота, он приказал мне повернуться. По изменившемуся освещению я понял, что он взял
подсвечник - вероятно, чтобы рассмотреть меня получше. Анус внезапно обожгло, свет погас,
по ногам потекла раскалённая жидкость: он использовал меня вместо couvre-feu (!), как бы
говоря заодно, что бал окончен. Хлопнул дважды по плечу - вскользь, но с нажимом - как
хлопают лошадь по крупу, желая, чтобы та пошла. Я опустил подол, поставил стул на место
и удалился восвояси. За моей спиной дверь в спальню хозяйского сына закрылась на ключ.
Не успел я избавиться от потёков застывшего воска, как он ворвался в мои покои и потянул
меня из постели. - Пойдём! - Куда? - Пойдём, пойдём. Ты же хотел чего-то... Мы
вышли во двор, держась за руки. В конюшне он толкнул меня на сено и встал надо мной.
- Ты же хочешь, да?.. Заголись. Почти полностью обнажился я под ним. Он уселся мне
на чресла. - Удобно? - он пытался ловчее примоститься на моей промежности. - Нравится?
- Что ты хочешь? Вместо ответа он встал на корточки... Ультимативная
интимность происходящего переносила самосознание куда-то за грань привычных пониманий
добра и зла, хорошего и плохого. Возникло что-то первобытное между нами, инстинктивное, и,
как ни парадоксально, кристально чистое - не замутнённое условностями. Я направлялся туда,
где мне следовало пребывать по рождению. А такой путь обязательно несладок. Я ступил на
него, и ничто другое не имело значение! Мылся в купальне и пытался застирать пятна,
чтобы не распространять миазмов по дому, когда на мостках появился камердинер, доставивший
мыло, мочалку, полотенце, турецкие тапки с загнутыми носами, халат и туесок неизвестно с
чем. Раздевшись, он чинно погрузился в воды купальни. Никто не просил, но он
тщательнейшим образом обмыл, затем так же дотошно вытер насухо каждый дюйм и изгиб моей
кожи. Краем глаза уловил, что старческий его прибор отнюдь не безжизнен. - Семён, ну
всё, благодарю. Я сухой уже. - Ты, барин, не обессудь, но за таким жеребцом - одно
удовольствие поухаживать... Семён так умело и ловко обсасывал мой и верно тосковавший
по чьим-нибудь нежностям детородный орган, что невозможно представить, что какая-либо
женщина могла лучше. Подступала разрядка, и Семён оставил меня, расстелил халат на
досках купальни и дрожащим голосом попросил в полуприказном тоне: - Ляжьте, батюшка, на
живот. Я повиновался - из чистого любопытства, не ожидая ничего конкретного. Камердинер
он опытный - чем хозяевам угодить, по всему видно, знает. Тот раскрыл туесок. - Что
это, Семён? - Костяное масло - первое дело! - и густо намазал свой хер. Ещё порция
угодила мне в зад. - Ты чего затеял, старый охальник? - Первейшее дело! Надобно
знать, коли в нашу гильдию угодили-с! - Да знаю, знаю... Знать-то я знал, но никогда
не испытывал на себе. И на ком-то другом, впрочем, тоже. Рассчитывал впервые вступить в
сношение такого рода с близким и любимым человеком. Ну, или хотя бы с тем, кого выберу я.
Пробуравив недра и дав привыкнуть кишке к непривычному, он постепенно входил в раж,
придавливая меня к настилу как удав, ощупывая меня всем телом, покусывая мне плечи.
Создавалось впечатление, что меня облапывают одновременно сто рук - от пальцев ног до
макушки. Приятность доставляло уже то, что способен вызвать такую страсть... От усадьбы
послышался звук лошади, везущей повозку. Семён прытко нарядился в камердинерское. - Ты,
батюшка, погоди здесь пока... - и умчался по пригорку встречать неведомых гостей. Я
буквально ощущал, как прибытие экипажа передвигает стрелки моей судьбы на другой путь -
неезженый, с заржавевшими от времени и поросшими травой рельсами. В халате, с мокрыми
от рассветной росы босыми ногами, с туеском и всё-таки пахнущей экскрементами рубахой
поднимался по парадной лестнице хозяйского дома, когда мне преградил дорогу Семён. -
Батюшка, тебе постелено спать в избе. Не беспокойся, там чистенько, тёпленько, пойдём,
родной, позволь проводить. В избе - дворовые люди. Семён провёл меня по мужской
половине со спящими на лавках, сундуках, просто на полу мужиками, юношами, отроками - где
вповалку, где порознь. Тела многих из них "прикрывал" нательный крестик или тряпица
грубого "постельного белья". Камердинер точно экскурсию проводил, показав каждого в каждой
комнате. Если кто и прикрыл срам, так он бесцеремонно раскрывал, а иногда и прикасался или
хватал, теребил набрякший во сне хер. Умаявшиеся на дневных работах крестьяне совсем не
реагировали на досмотр. В жилье царил душный смрад, несмотря на заверения провожатого.
- Ну как, батюшка, выбрал твой петушок кого? - Семён без стеснения раздвинул полы моего
халата и притронулся пальцем к крайней плоти, мокрой от возбуждения. - Приглянулся кто?
Не знал, что и ответить. Нынешнее положение дел оказалось не без похотливых
приятностей. Пожалуй, что и слишком. Подозрительно. - Мне бы спать лечь: устал очень.
- Так и ложись где хочешь. Хочешь - где помоложе, хочешь - где постарше... В тот же
день мне отказали в столе и ночлеге в хозяйском доме. Впервые услышал от опекуна неприятно
звучащее слово "швуль", о позорном значении которого догадался из совершаемого при мне
допроса крестьянского парня, которого я, якобы, принудил к содомии в мужицкой избе.
Разумеется, не так: всё произошло по взаимному соглашению. Из принципа: не желал я с сего
дня похищать не принадлежащее мне. Моя гостевая спальня и кабинет предоставлены
красавцу, прибывшему в то знаменательное утро. Плохо говорящий по-русски Карл Петерсон и
верно очень похож на папеньку, которого я, хотя и невольно, украл у него. Путаная история
с подменой разрешилась, и никому уже не любопытна. Да пусть и провернул кто
махинацию с подлогом бумаг, то не мне судить: в моих эталонах моральных весов никогда не
присутствовало осуждения предприятий, требующих дерзновения, ловкости и риска. Эти
последние ведь и сами по себе достойны приза! Жизнь - игра без правил, но играть в ней
нужно по ставкам, которые в состоянии оплатить. До истечения срока опекунства меня не
могли выставить со двора. Жил я с мужиками, о чём нисколько не жалел, ибо обрёл душевный
покой, хотя и впав к ним в услужение самого низкого свойства. Всякое благо и добро,
употребляемые мной, отныне честно и сполна заслужены, заработаны.
Этот гей рассказ находится в категориях: Прошлые века, Унижение и подчинение, Первый раз
Вверх страницы
>>>
В начало раздела
>>>
Прислать свой рассказ
>>>
|