Горячая гей библиотека

Нильское наитие

Часть 5 (последняя)

Ахенот видимо подошёл к пику сладострастия, что так неистово качал невольника на своем копье. Пронзив обессиленную жертву в последний раз, эфиоп вытер со лба катящийся пот, после чего оставил эфеба, вытащив своё боевое орудие из поверженной плоти. Стряхнув вспенённые кровянистые выделения на мраморные плиты, исполин бесшумно отошел в глубь залы. Измождёный, часто дышащий юнец беспомощно рухнул к подножию колонны, неловко раскинув ноги, щедро окроплённые кровавыми пятнами. Свежая кровь, часто, почти струёй, капала из несмыкающегося разодранного отверстия.

- А правда ли то, - безжалостно продолжал, привстав, Октавиан. Он дал знак насладившемуся эфиопу исчезнуть, подошёл к колонне и принялся неспешно освобождать упавшего эфеба от пут, - будто царица приходила в такое неистовство, что со своими рабынями учиняла настоящую охоту на красивых и статных мужчин. И тот, кто попадался им в лапы, буквально был изнасилован и, не в силах вынести изощрённые пытки, редко оставался живым? А иные добровольно шли на смерть, чтобы только вкусить страшные ласки фаросской колдуньи?

- Вот уж небылицы, - глухо молвил Дамастик, утирая ладонью слезы. Затем он бессильно опустил голову и, медленно выползая из залы, покорно продолжил. – Россказни толпы... Я скажу правду, Цезарь: она вовсе не такое чудовище, как тебе описали.... Госпожа любила Антония. Конечно, царица имела много наложников, но подобного изуверства за ней не водилось. Другие твердят, она зла и жестока, но я помню, лишь хорошее... Она могла внушить что угодно, только не ужас. Цезарь, молю о пощаде...

- Ты должен умереть, как все, кто любил Клеопатру! - римлянин утомлённо опустился на ложе с набивкой из левконской шерсти и утонул в его мягких податливых объятиях, так до конца не проследив за уползающим на четвереньках несчастным Дамастиком. Затем он лениво потянулся на софе, откинув величественную голову назад. Одним резким движением сбросил, вдруг ставшие для него невыносимо тяжелыми, сандалии на толстеной подошве. Охватившая его тишина и нега, словно сладчайший яд, плавно растекались по телу. Мысли роились в его мозгу, потревоженном поседними событиями, и возможно, сильнее подействовало выпитое крепкое вино.

"Дурман, усталость и вино так могут действовать", – устало предположил Цезарь, стараясь инстинктивно вдохнуть воздух глубже, но на большее действо уже не хватило сил.

Своды опочивальни, чуть колебаясь, сжимались в розовом свете светильников, на стенах обрисовывались контуры божественных мраморных и бронзовых статуй, которые, казалось, медленно покачивались, и ... о-о, боги, странно сместились со своих мест. Или это ему только показалось?

Но нет, вот опять, они повернули к нему свои строгие лица. И тут же странное чувство некого беспокойства, такое стремительное, как луч, на миг коснулось его чела. И он тревожно закрыл и открыл глаза. Как человек скрупулёзный до мелочей, он сосредоточился и пытался понять, что его взволновало. Но поймал себя на том, что эта неоформившаяся мысль начинает преобретать явный образ Клеопатры, отчетливый горделивый профиль загадочно улыбающейся нильской владычицы кошмаром витал в потревоженном сознании. Вот он, чуть колеблясь, выплывает из пространства, что закрывают тяжёлые занавеси. Надменное видение постепенно становилось из смутного плотским. И вдобавок ко всему, оно волшебно материализовалось в прекрасный облик богини Венеры, который в мгновение приблизился к софе, застыв над ним в дивной позе.

- С чего ты озлобился? Оттого, что я, Марк Антоний, живу с царицей? Но она моя любимая жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет... - тонкий и настойчивый шопот втекал в его уши.

Он вздрогнул и стал пристрастно рассматривать этот облик хрупкой женской фигуры, самое совершенство, и царица вдруг, к тому, же так же стремительно отдалилось от него в проём стены.

И, о боги, видение сразу же оказалось прикованным цепями к ближайшей стене, а её мраморно-безжизненное тело вдруг свисло вниз, уронив бледную голову на грудь. Она мертва, ведь царица ушла в мрачные чертоги Плутона. Октавиан вострепетал душой, чувствуя в этом тайное послание.

Вот уже он приближается к ней, чтобы снять тело с оков, но это уже не она. А само воплощение, далекое от суетной мирской толпы, богини охоты, прекрасной как яркая луна Дианы, сошедшей с холодного Олимпа. И сама богиня Тривия, подательница жизни и смерти, благославляющая рождение и женщин, смотрит как-то странно просветлённо – то ли, несомненно, подчеркивая внушающий страх характер женской природы, то ли внушая непреклонное раскаяние. Он стал благоговейно трогать её, но эти руки были холодны как лёд. От испуга он закрыл глаза, а когда осмелился вновь приоткрыть их, то сама богиня неожиданно превратилась в божественную мать-Изиду и уже эта великая богиня луны, материнства, любви и волшебства, с младенцем на руках, смотрит на него глазами-изумрудами с мстительным осуждением за проступок. И губы её, казалось, шепчут: "О, бедный мой". Может это сама Клеопатра, ведь она принадлежит богине Изиде, она – ее глаза и ее тело на земле. Неожиданный свет брызнул изнутри статуи как тысячи переливов драгоценных камней. Он струился откуда-то сверху, искрясь в мраморных плитах, проникая внутрь его черепа. Трепет страха совсем обуял римлянина. Он опустился на колени и обхватил её холодные ноги. Голова лбом упёрлась в прохладный камень. Лёд, лёд! Все его драгоценности – лёд, а богиня холодна как мраморная статуя.

Благие боги, да ведь верно, это белейший мрамор!.. Как он мог попасться, на эту коварную приманку.

Тут полководец так сильно содрогнулся, что окончательно пробудился. Его раскинувшееся на ложе тело распалял жар, а запрокинутую голову сдавливала какая-то глубоко пульсирующая, сладко-ноющая боль. Вокруг густилась благоговейная тишина; ночные светильники осторожно выщупывали убранство дворцовой опочивальни. Они двигали тени изящных бронзовых и терракотовых статуэток, высвечивали дальнюю стену, у выхода, и мозайку с изображением собаки, сидящей рядом с перевернутой металлической вазой. А под ней языки пламени слизывали частые запекшиеся пятна крови на полу – следы уползавшего совсем недавно за дверь Дамастика, измученного беспощадным эфиопом.

Бледный от мук видений Октавиан беспокойно и глубоко вздохнул и стал оттирать липкий пот со лба. Его безымянный палец сжимал перстень с крупным изумрудом. Как будто он врастал в него, этот любимый перстень царицы Клеопатры. Срочно содрать его с руки, и он нервно сорвал опостылевшее изумрудное кольцо, которое он, как символ власти, эгоистически присвоил после смерти египтянки. Древние египтяне называли этот минерал камнем Изиды и верили, что он - камень сумерек и предвидения, они приписывали ему связь с подсознанием, способность превращать сны в явь, проникать в мир духов, читать мысли, видеть прошлое и предвидеть будущее. Его не оставляло неровное дыхание. Как он смог так забыться в чувстве некоего глубокого беспокойства?

Октавиан вздрогнул ещё раз. Вероятно, уже мыслил он, его одурманили так благовониями или, может, подмешали траву в вино? А эти движущиеся статуи? Всё же, или дурманящие благовония..., или это проклятая нильская лихорадка выделывает с ним скверные штуки? Поднимался ли он в забытьи к коварно движущимся, по воли затаившегося механика, статуям? Но что-то тревожило его гораздо сильнее. Что его могло обеспокоить? Что-то зловеще правдивое в путаных объяснениях осквернённого юнца? Да-да, было в его словах что-то такое.... Его не отпускала нисшедшая тревога, что если сделать мстительно-опрометчивые шаги ещё дальше и тогда случится непоправимое. Как это истолковать? Почти физическую мысль, внушение того, что Антоний и Клеопатра стали неразделимы? Пойдёт тогда молва об осквернении богами принятых царей, и смута достигнет всех мест. И тогда их смерть будет бессмертием, увеличенным стараниями поэтов и художников, создавших из трагической развязки вечную любовь. И в ней ему, Цезарю-завоевателю, предстоит самое непочётное место. Последствие такого кощунства будет ужасно, потомки не простят, растопчут его величие, осрамят, низведут до чудовищного поступка. А ему останется в старости сидеть и мучиться угрызениями совести. Отчаявшись, римлянин накрылся с головой мягким покрывалом.

Что это - ниспосланное справедливое прозрение за низменные побуждения осквернить уже ушедшую в вечность египтянку или влияние самих всесильных чар Клеопатры? Или, всё-таки, обоснованный упрёк великой Изиды за осквернённую любовь неподвластной ему нильской царицы к Антонию, или, всё же, подсказанная свыше богиней Дианой, вина за быструю несправедливую смерть обоих?

От понимания этого наступало и просветление, и смягчение, и раскаяние – вот чувства, всецело овладевшие его душой при виде всесильных богинь.

Утром он обязательно вернётся к своим размышлениям и даст объяснение этому странному озарению. И обязательно посетит храм богини Изиды. Там в храме, он слышал, стоит каменная статуя – фигура Богини, покрытая покрывалом, и эта завеса скрывает истину. На этой завесе надпись: "Я то, что было, что есть и что будет: завесы моей еще ни один смертный не поднимал". Сможет ли он его приподнять?

История не донесла сведений о том, смог ли Цезарь приподнять покрывало или не решился потревожить покой великой богини. Но Октавиан всё же казнил старшего сына Клеопатры от Юлия Цезаря, которого в Египте почитали царём. Он боялся дальнейшей войны за освобождение Египта. Остальных потомков Клеопатры и Антония, двух сынов и дочь, после того, как они украсили триумф императора Октавиана, он оставил при своём дворе.

Истерзанный и погубленный эфеб Дамастик медленно угасал от кровопотери и лихорадки. Египет же быстро стал провинцией и был присоединён к Риму, снабжая его хлебом и продовольствием.

Император Август (Божественный) Октавиан прожил долгую жизнь, ему даже вначале удалось завоевать сердце римлян. Император неустанно подчёркивал, что ведёт жизнь обычного гражданина, даже аскетическую, стараясь не выделяться среди обычных людей. Статуй и мозаик он не покупал, постель у него была жёсткая, а дом, в котором он жил, был скромным и ничем не примечательным. Простота его обстановки, утвари и домотканная одежда поражали его приближённых, не говоря уже о простых гражданах империи. Настолько простыми были его столы, ложки, сосуды и одежды, что вряд ли удовлетворили бы и простого обывателя столицы. Но тщательно скрываемое лицемерие, приправленное тщеславием, лишний раз говорило о расчётливости и изворотливости его натуры. Он восстановил в прежнем виде календарь, введённый Гай Юлий Цезарем, но отправил в ссылку единственную дочь и внучку. Состарившись, Август Октавиан становился все более нетерпимым и проводил целые дни в угрюмом молчании, оплакивая поражение своих легионов.

Умер Август Октавиан в 14 году н. э., легко, как будто заснул, предварительно спросив пришедших к нему друзей, хорошо ли он сыграл комедию жизни. Но судьба уже давно отняла у него и родных детей, и внуков, и любовь близких и народа.

В Александрии от великолепной беломраморной усыпальницы Клеопатры, заранее построенной по велению самой египетской царицы для себя и Марка Антония, и куда по указанию Цезаря их набальзамированные тела с почестями возложили, через тысячелетия не сохранилось ничего. Она исчезла, как исчезла вся Регия, погребённая под пластами следующих эпох; на том месте, где она когда-то стояла, вызывая удивление, зависть и поклонение современников и самого принцепса Августа Октавиана, ныне плещется вечное Средиземное море.

страницы [1] . . . [3] [4] [5]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Прошлые века, Изнасилование, С неграми

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>