Горячая гей библиотека

То, о чём мог написать Гофман (глава 2)

Часть 2

- Меня зовут Лоренцо Метастазио, и я родственник того знаменитого композитора Пьетро Паоло Метастазио, чья музыка услаждала слух обитателей дворцов и хижин на холмах Апеннин без малого сто лет подряд. Правда, в этом веке её стали порядком забывать, появились новые ритмы, новые темпы, появились новые музыкальные инструменты, и старый добрый клавесин уже редко звучит в гостиных образованных людей. Его заменил этот новый монстр, издающий квакающие звуки - вы поняли, что речь идет о пианино. Но сам я никогда не был музыкантом. Меня всегда влекло к себе только земное знание, а не музыка небесных сфер. Возможно, наши души одинаковы, и душа одного человека ничем не отличается от души другого, тем более что и сам Спаситель говорит о невозможности определения мужского или женского пола у души, оказавшейся в загробном мире. Скорее всего, душа каждого из нас - это облако, гуляющее по небу. Но почему тогда мы так отличаемся друг от друга, и не только внешне, телесно, что очевидно для каждого, кто имеет хотя бы один из пяти органов чувств, но и внутренне, в самых глубоких своих склонностях и пристрастиях? После долгих размышлений на эту тему я пришёл к выводу, что душа человека представляет собой дом, который в отличие от обычного земного дома строится постоянно и который человек может расширять вплоть до самого конца бренной земной жизни. А можно ли его строить потом, когда смерть останавливает жизнь в наших телах - бог весть, но это вряд ли... Да, так вот. Кто-то из людей строит себе жильё размером с небольшую привратницкую у входа, кто-то удовлетворяется дворницкой под лестницей, кто-то легко осваивает первый этаж, а кто-то - второй, но при этом каждый уверен, что вот это освоенное им пространство и есть его подлинная душа, которая пребудет потом сама в жизни вечной до скончания веков. Я же не таков: имея интерес к познанию своей души, я очень далеко зашел в обустройстве своего "дома", открыв ключом своего познания больше комнат, чем это сделали самые выдающиеся люди нашего времени, - незнакомец, постепенно перестающий быть для Адольфа таковым, выпрямился и переполз с кровати на единственное в комнате кресло, где и продолжил.

- Во-первых, я знаю языки всех европейских народов и могу разговаривать на каждом из них. Во-вторых, я написал две работы по теории множеств Лейбница со всеми необходимыми математическими выкладками и получил весьма благосклонный отзыв о них. Я также проработал два года вместе с лордом Кавендишем в Англии в его лаборатории, а также написал этюд о внутреннем электричестве, но, признаю, что в прошедшем веке трудно было назвать хотя бы одного ученого, который не написал бы пары страниц по этому вопросу. Но странное дело! Занимаясь науками, я убедился в полном отсутствии у меня того качества, что называется "научным честолюбием", чувства, которое в мире науки считается обязательным условием успеха, таким же, как в мире картежников считается шулерство. Я никогда не стремился поставить своё имя на титульном листе научных трудов, справедливо полагая, что всё мной придуманное принадлежит всему человечеству и не является моей собственностью. Даже когда Лейбниц по каким-то свои соображениям отсоветовал мне печатать мои работы по теории множеств, то я не стал возражать ему, и в результате мои работы остались никому неизвестными.

- Старик Кавендиш, надо отдать ему должное, не давал мне никаких советов на этот счет, но он сам не опубликовал за всю свою жизнь ни одной значимой научной работы, поскольку ударился в другую крайность, свойственную пытливым умам: ничего не говорить, а уж тем более не печатать до тех пор, пока не достигнешь полного понимания изучаемого тобой предмета, что на практике означает - не писать о предмете, интересующем тебя, ничего и никогда. Ведь жизнь человека так коротка, а мир так безгранично велик, что нет никакой возможности понять хоть что-то окончательно определенное даже об одном каком-то отдельном предмете, например, о лежащем на дороге камне, - вот на этих словах рассказчик вздохнул и замолчал.

Между тем, самый глубокий мрак короткой летней ночи совсем прошёл, и в ожидании близящегося утра и обозначаемого им начала нового трудового дня Адольф начал испытывать глубокую неудовлетворенность от всего только что им испытанного, как будто бы ему подложили в тарелку лягушку вместо обещанного сладкого десерта.

На каком-то автопилоте, в попытке унять это гложущее его чувство, он взял за руку ученого иностранца и повлёк его обратно на кровать.

- Я хочу, чтобы вы завершили начатое вами дело, - сказал он тихо, но настойчиво. - Но сделайте всё, что вы хотели сделать с моим задом не своим детородным предметом, а своим так много говорящим языком... Давайте найдем ему сегодня гораздо более нужное применение!

Синьор Лоренцо погрустнел, но не стал возражать.

Голый юноша лёг спиной на кровать, закинул наверх свои ноги, развёл их в коленках и выставил наружу раскрасневшуюся дырку своего зада.

- Ну же, не сидите сиднем! Начинайте работать, магистр и доктор! - воззвал он к синьору Метастазио.

И вот уже магистр и доктор разных наук уткнулся лицом в раскрытые ягодицы юноши, ещё больше раздвинул их руками и припал ртом к его анальному отверстию, как припадал он раньше к разным источникам науки и знания.

Острый, как будто суховатый язык ученого начал двигаться по кругу вокруг сжавшейся поначалу дырочки Адольфа.

Молодой юрист закрыл глаза и отдался потоку приятных ощущений.

- Боже мой! - подумал он. - Человек так силен и самостоятелен в своих действиях и так обособлен разумом от всех других людей, что, казалось бы, должен без труда доставлять сам себе неземное наслаждение! Но нет! Только нежные прикосновения языка другого человека дарят телу властного мужчины самую большую в его жизни телесную радость. Есть ли в этом какой-то высший смысл? А почему нет? Варум бы нихт? Разве эта специфическая зависимость самых сильных людей от самых слабых своих собратьев, в которой они даже не отдают себе отчета, не обеспечивает процветание и благоденствие всему роду человеческому?

Глаза Адольфа прикрылись сами собой, из разомкнутых губ слетел легкий стон, он вздрогнул и расслабился каждым мускулом своего тела: это синьор Лоренцо вошёл своим чудесным языком в глубины его увлажненного и полностью раскрывшегося зада. Язык учёного, как кисть художника, рисовал на стенках анала какие-то восьмёрки, девятки, другие геометрические фигуры вплоть до жесткого треугольника, которым он начал давить на простату, расположенную недалеко от входа в задний проход Адольфа. Язык ученого был подобен всё той же змее, только уже смирившейся со своей невольничьей участью и нашедшей в задней пещерке юноши свою рабскую судьбу.

Сладкая истома одолела молодого человека, ни одной мысли не осталось в его голове. Ласковые движения языка доктора наук не прекращались, и казалось, что весь Великий Выходной Путь молодого юриста - от крайнего сфинктера и чуть ли не до самого желудка - подвластен языку искусного итальянца. Казалось, что ещё мгновение - и поток лавы изольётся из открытого жерла стоящего вертикально вверх кратера вулкана детородного органа Адольфа, но его хозяин его остановил.

- Достаточно, о достопочтенный магистр и доктор, - с усмешкой сказал он. - А теперь послужи своему нерадивому студенту своим чудесным изобретением, о котором ты так много сегодня рассказывал за столом во время ужина.

И он вынудил синьора Метастазио залезть в свой саквояж и достать оттуда длинный изогнутый шнур, опять-таки напоминающий живую змею, которая имела на всем своем немалом протяжении разные утолщения.

- Это одно из чудес Нового Света, смола деревьев вечнозеленой бразильской сельвы, - ещё раз пояснил синьор Лоренцо. - Индейцы называют его каучук. Такого материала в Европе нет и долго ещё не будет. Я первый догадался нагревать его до высокой температуры, при которой он начинает кипеть, бурлить и изливаться в заранее приготовленные формы. При выборе названия этого процесса я руководствовался тем же принципом, каким руководствуется природа, выбрасывая семя мужчины из его вскипающих изнутри гениталий, - "вулканизация", а сам получившийся материал я назвал "резиной", что по латыни означает просто "смола" без всякого уточнения места и времени её возникновения... Да, за авторством своих открытий я не гонюсь, но и давать право любому шарлатану от науки присвоить себе придуманный мной чудесный состав я тоже не позволю. Пусть это открытие останется безымянным и послужит, как я того и хотел, всему человечеству.

И с этими словами синьор Метастазио направил голову каучуковой змеи прямо в обильно смазанную своими слюнями и соплями заднюю норку Адольфа. Змея легко проскользнула в неё и стала проворачиваться в ней и шевелиться. Адольф застонал. Как ему было хорошо! Как только утолщение на резиновом теле змеи проникало вглубь его ануса, переходя границу сфинктера, то казалось, что это предел всех возможных в жизни удовольствий. Но резиновая змея уходила дальше вглубь его недр, до следующего утолщения, и это невообразимое по своей силе наслаждение повторялось вновь.

страницы [1] [2] [3]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Мужики и молодые, Унижение и подчинение, Прошлые века

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>