Горячая гей библиотека

Письма (глава 1)

Часть 11 (последняя)

Начальнику поезда

Наверное, надо сказать тебе "спасибо" за приятно проведённое время, за негаданную встречу, о возможности которой я и не подозревал, пугаясь истошных визгов проводницы по поводу моего слишком габаритного багажа. Выпучив и без того гипертрофированные угольной краской глаза, брызгая слюной, она начала в истерике выкрикивать своё "оплачиваем багаж!", как только увидела меня, ещё не успевшего забраться в вагон.

До сих пор не могу привыкнуть к этой спонтанной несдержанности русской души, всегда неожиданно выпрыгивающей, как будто из засады. Мой безобидно ошарашенный вид и вежливая речь немного сбили её с толку, позволив мне отложить разбирательство моих возмутительных действий, оскорбляющих в её лице все РЖД, к тому же стоянка в нашем городе была недолгой, и надо было успеть загрузиться всей этой своре будущих пассажиров с их сумками, чемоданами, авоськами, пакетами, тубусами и нервной, злобной тоской в глазах, которая делала эту толпу похожей на безумный табор проклятого по второму разу народа.

Я пропихивался по душному, уже изрядно забитому плацкартному вагону, стараясь не обращать внимание на торчащие с верхних полок мужские ноги в носках и без, на сутулых женщин в цветастых халатах с волчьими взглядами, на ругающихся матом пацанов. Из скрипучих динамиков мужицкий хрип органично горланил обещание узнать милого по походке. Интересно, мне одному за подчёркнутой брутальностью и матерной искренностью мерещится скупая нежность гомоэротики, а в саркастической, почти шутовской манере исполнения слышится отчаянье всеми отвергнутой души? Наверное, я тот самый вшивый со своей баней.

Думая об этом, я добрался до своего законного, максимально комфортного места в середине вагона. Не понимаю, какая надежда меня тешит, когда в кассах, вежливо настаивая на своём, я предусмотрительно прошу именно это место. Почему я наивно ожидаю того, что мои попутчики обманутся, не заметив во мне слабое звено, мою печать безответного юродивого. Я даже вещи не стал раскладывать по местам. Я знал, что вот-вот ко мне подойдёт какая-нибудь женщина смутной национальной принадлежности, и я буду первым и единственным, кого она, назвав сынком, жалобно глядя в самое моё пламенное сердце, попросит поменяться местами с её непременно хворым отцом. И, интеллигентно уступив ей место, я поплетусь дальше по вагону прямиком на мою родную верхнюю боковую возле туалета. Возможно, женщина будет мне даже благодарна за мой поступок. Возможно, её чернявый зять даже назовёт меня братом, стреляя в тамбуре сигарету, после чего благополучно забудет обо мне до конца путешествия.

Так оно всё и произошло. Не понимаю, что видит во мне большинство людей, какую патологию, делающую меня чужим среди земляков, и ещё, какой чип в мозгах других людей позволяет им так твёрдо противостоять вниманию других, их чувствам, их просьбам, иногда мольбам, а порой и с неподражаемым остервенением нападать на совершенно незнакомых им людей.

Раскатав пыльный, барачного вида матрац, я думал о пропущенных в школьные годы страницах учебников о нашем тоталитарном прошлом, когда над всеми висело ОНО, которому невозможно было противостоять, когда не было другой возможности отыграться за свою боль, кроме как сорваться на ближнем.

Меня уже начали убаюкивать раздающиеся над самым моим ухом привычные удары никогда не закрывающейся с первого раза двери, когда явилась уже навечно запавшая в моё сердце проводница. В её приветливом лице читалась только тень той роковой неудовлетворённости бытиём, которая недавно вылилась у неё в банальное хамство по отношению ко мне. Я смотрел на её пергидрольно выбеленные локоны, слушал её кокетливо-категоричные отказы от моего предложения взять деньги и оставить меня в покое, и мне становилось жаль эту женщину, гонящую меня через весь состав в поисках какого-то начальника поезда, чтобы получить непонятно кому нужную квитанцию. Эта гнетущая людей со всех сторон глупость отравляет жизнь всей России, провоцируя повседневные вспышки злобы, а более серьёзных случаях и страшную, нечеловеческую ненависть к кому-нибудь определённому человеку, или, что удобней, к какому-нибудь классу или группе.

Я шёл сквозь напряжённо взирающий на меня строй плацкарта, по опрятной обходительной мягкости дорожек купе, мимо распутно цветастых штор ресторана и смотрел на людей. Богатые, евреи, коммунисты, армяне, менты, неформалы, рыжие, в очках и с портфелем, или как мы с тобой, голубые - всех их ещё долго будет кто-то ненавидеть, причём заметь, абсолютно беспричинной ненавистью. О нет, их не будут обоснованно винить в крахе страны или в своих личных бедах - русской душе это чуждо! Для неё все эти занудные причинно-следственные связи непотребны. Она просто интуитивно находит русло, по которому можно пустить свой генетически скопившийся негатив.

В этой сложном, многоуровневом, круговом механизме злобы я чувствую себя ненужной деталью. У меня не получается долго генерировать эту разрушительную энергию, я устаю. Я предпочитаю подчиниться, идти туда, куда пошлют, и с покорным видом виновато объясняться с чисто выбритым, пахнущим дорогим одеколоном и невероятно привлекательным (как, в принципе, и любой другой в униформе) уполномоченным мужиком. Выслушав меня, ты снисходительно улыбнулся и тоном воспитателя в садике, иронизируя над моей проблемой, назвав меня дружочком, сказал, что не надо ни за что платить, и отправил меня восвояси. Матеря про себя только что обнаруженный мною более глубинный слой идиотизма вышеупомянутой глупости, я пошёл обратно, периодически возвращаясь в мыслях к мягкому тембру твоего голоса.

Я плёлся, шатаясь от тряски, вновь украдкой, мимоходом глазел на людей, и не узнавал ни в себе, ни в них потомков той нации революционеров и бунтарей, которая сгинула навсегда. У нас не будет больше ничего подобного! И не потому, что наш возмущённый разум больше не кипит. Мы утратили способность объединятся! Даже этот ублюдок западного движения скинхэдов будет кривляться только до первого удара по бритой и без сомнения пустой черепушке. Мы все одиночки и скорее предпочтём приспособленчество к существующей системе, чем открытое ей противостояние, потому что по одному мы трусим это делать, а другим не доверяем, мы те самые хрестоматийные собаки, лающие на свои отражения в зеркальной комнате. Если от человека не зависит наше личное счастье, мы останемся глухи к его горю, даже если оно будет созвучно нашему, особенно если оно будет созвучно нашему! Или я не прав?

Мне не давала покоя твоя соблазнительная улыбка, и то, как по-человечески ты со мной обошёлся. Это случайность, или ты поступил так потому, что мы собратья по разуму, и ты это почувствовал? Рыбак рыбака...

Обожаю путешествовать поездом. Удивительно, до чего только не додумаешься, без дела трясясь в прокуренном вагоне через полстраны! Вернувшись на своё место, я пил захваченный по пути терпкий чай с лимоном в ажурном подстаканнике и, наблюдая за шахматной баталией двух соблазнительно юных студентов, продолжал размышлять о том, что так называемое российское гей-движение развивается по системе "я не высовываюсь, и ты заткнись". К классическому национальному "человек человеку волк", я бы добавил "а гей содомиту педераст".

Мы никогда не встанем на защиту наших интересов, потому что у каждого они свои и, как правило, настолько приземлённо физиологические, что блюсти их в одиночку эффективнее. Мы будем одноразово трахаться в туалетах, держать для вида бабу, анонимно писать пошлые стихи в единственный в стране гей-журнал, иногда, не привлекая к себе лишнего внимания, вести совместное хозяйство, или, прокричав о себе на всю страну, будем шутами эпатажа трясти задницей, кося бабло и окончательно уродуя представление других о нас, но мы никогда не заговорим о подобных нам как о наших братьях, чьи жизненные убеждения и интересы мы разделяем. Столкнувшись с чужим горем, в душевной беседе между собой мы тактично сведём проблемы другого к философскому взгляду на жизнь, даже самим себе не признаваясь, что беда ближнего имеет какое-либо отношение и к нам.

Студенты попеременно трогательно хмурили свои прыщавые лобики, обдумывая очередной ход. Мне стало грустно смотреть на эту древнюю борьбу белого с чёрным, пытающуюся разрешиться с помощью беспристрастных законов логики, захотелось курить, и употребить ещё чего-нибудь, того, что будет покрепче табака. Ритуально хлопнув два раза дверью, я спрятался от всех в сортире. Надёжно запершись, я стал искать в бесконечных карманах своих брюк тщательно спрятанную там заначку. Из открытой форточки в сортир хлынули жёлтые стрелы солнечных лучей. Я вспомнил Андрея и торопливо затянулся. Мне надо было срочно подумать о чём-нибудь другом, о чём-нибудь приятном, потому что под воздействием этой дряни каждая, даже самая мимолетная мысль вытягивалась и думалась, думалась, думалась равномерно и бесконечно долго, как рельсы.

Я вспомнил твою форму, твои погоны и белоснежный воротничок рубахи. Вот что могло бы спасти меня от мрачного грузилова! Как по-доброму ты выговорил это слово: "дружочек", как соблазнительно на долю секунды подались вперёд твои губы, когда ты произносил его, как неуловимо вспорхнули твои брови в этот момент, как кокетливо тогда твои тонкие пальцы притронулись к узлу галстука, ослабляя его. Да ты просто в открытую обольщал меня!

Оставив возможность самоудовлетвориться в уборной на крайний случай, я двинулся на своё место. До лёгкого энуреза перепугав своих попутчиков очаровательной, как мне казалась, улыбкой, я стал искать в моём "нестандартном" (твою мать!) багаже бутылку неплохого коньяка, коей я запасся на всякий пожарный случай. Пожар пылал! Я рассуждал, а точнее, безрассудствовал следующим образом: пойду, поблагодарю такого классного начальника нашего такого душевного поезда, сделав ему презент, а там уж куда кривая вывезет...

Ты даже не удивился моему приходу. Спасибо тебе за то, что ты радушно предложил мне распить мой подарок вместе с тобой. Спасибо за то, что заговорщицким полушёпотом предложил мне по-тихому перебраться с плацкарты в пустующее купе. Спасибо за то, что неловко шутя и подмигивая, ты флиртовал со мной, разливая первые рюмки. Спасибо за то, что ты разговорил меня и внимательно, терпеливо выслушал мой рассказ с бездной сострадания в глазах. Спасибо за то, что успокоил меня своим оптимистичным здравомыслием, когда я пустил слезу. Спасибо тебе за то, что ты всё понял и не попытался обнять меня, придвинувшись ко мне поближе, когда коньяк закончился. Спасибо за то, что дал мне доехать до нужного места в одиночестве, изредка заглядывая в купе и интересуясь, не нужно ли чего.

Может, ещё свидимся. Твой благодарный пассажир Никита.

страницы [1] . . . [9] [10] [11]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>