Горячая гей библиотека

Зажги меня (глава 2)

Часть 3

Джо лежит ещё некоторое время, ожидая того, что вот сейчас он начнёт ненавидеть Харди, и его цель в очередной раз будет сбита. Всё! Выход из тюрьмы, Джозеф? Разве не об этом ты мечтал? И опять ответ всё тот же: нет, не об этом! Когда же ты, Джозеф, перестанешь путать пол и потолок, а? И действительно, нет у тебя воображения, дубина Артур.

Джозеф должен был хотя бы вообразить такую альтернативу, но он совсем не ожидал того, что чувствует. Медленно, как будто белоснежный лист заливают чернила, эйфория Джозефа превращается в страх. Такого страха он никогда ещё не испытывал - даже когда видел смерть близких людей. Это не страх потерять другого человека, нет. Это страх потерять себя! Поскольку Джозеф не просто хочет Харди и даже не просто влюблён в него. Оказалось, что он сам - Харди! И если тот уйдёт, Джо вообще никогда не узнает, кто он такой на самом деле. Так и проживёт он жизнь тёмным сгустком непонятной материи. Он будет вставать по утрам, сниматься в кино, завтракать и обедать, бухать, трахаться, строить из себя оригинала, читать умные книжки, являться предметом чьих-то воздыханий и даже, не дай бог, висеть у кого-то на постере в ванной - но всё это будет полной хуйнёй, имитацией, поскольку только с Томом он спускается на третий уровень сна, и только с ним он чувствует и желает до истошных воплей.

Джозеф плетётся в ванную, умывается, переодевается в пижаму и идёт в постель. И ждёт. Он ждёт всю ночь и весь день, игнорируя звонки со съёмок, игнорируя вообще все звонки, зная, что Том не будет ему звонить - он просто вернётся, если ему так захочется. Но Том не возвращается. И теперь у Джозефа нет сомнений в том, как зовут лисицу в его груди. Это точно не ярость.

Лёжа почти неподвижно на своей огромной кровати, на вторую ночь Джозеф даже вспоминает о том, кто послал Моисею манну небесную, когда многострадальный еврейский народ оголодал в пустыне. Джо уже тоже страшно оголодал, он тоже просит о манне небесной. Он вообще первый раз о чём-то просит, и тем более так громко, хотя даже в мыслях его сейчас - тишина.

Ему кажется, что слёзы ливнем текут по его щекам, но на самом деле он просто смотрит в тёмный потолок, и на лице у него очень спокойное выражение. Ему кажется, что он весь - ожидание. Он слушает шум города из приоткрытого окна, следит за тем, как неоновые отголоски рекламы проникают в его комнату, целуют стены и вновь ускользают. Там, за окном, жизнь!

Море превращается в реку, а потом остаётся бежать всего-то тоненьким ручейком, а ещё позже переходит в пустыню - такую же бескрайнюю, как море... Всё это напоминает картины одного странного художника, который рисовал облака, превращающиеся в корабли, и сугробы, при ближайшем рассмотрении оказывавшиеся белыми постелями. Так случилось и с Джо. Он словно бы прожил за эти два дня без Тома много лет. Море, раньше бушевавшее в нём со страшной силой, вдруг замерло, и только волны с тихим шипением выбрасывались на белый песок. А потом море превратилось в бездонную жаркую пустыню, и в ней сейчас изнывал Джо - от голода, от жажды, от тоски по Тому. Он мучился без его голоса, без его прикосновений, губ, рук, дыхания, запаха. Тело предало Джозефа моментально и бесповоротно. Он не думал, что будет так скучать, так изнывать по Тому - до настоящей ломки, подкидывающей на кровати, скручивающей под одеялом.

Он кладёт руку на член, намереваясь подрочить, чтобы отпустило хотя бы немного, но через три-четыре движения понимает, что всё это - тоже имитация, и убирает руку с чувством почти что обречённости.

Засыпает Джо мрачным, тревожным, нервным сном, который сулит ему абсолютно больное пробуждение.

Просыпается он резко - от чужого присутствия в комнате, и ещё до того, как он ощущает руки Тома на своём теле, в груди его вспыхивает белая вспышка радости, и она лишь первая - а за ней все ощущения следуют тоже вспышками, только уже красными.

Харди пьян, страшно пьян, и груб, и он распаляется ещё больше от собственной грубости. Он стаскивает с Джо пижаму, намеренно делая ему больно, кусает, щиплет его, закручивает ему пальцами кожу в самых нежных местах, снова кусает, стискивает, хватает, выкручивает, выламывает ему руки, давит на затылок, прижимая к постели, дёргает вверх за бёдра, и ему не до смазки, не до презервативов - он плюёт на ладонь, быстро размазывает слюну по члену и засаживает Джо, при этом лицо его кривится, как от боли, но Джо этого не видит. Джо стонет в голос, открытым ртом в подушку, и сжимает в кулаках простыни. Да что там стонет, он орёт от боли - и страшного удовольствия! Он не сопротивляется, не сжимается, он подаётся навстречу Тому, он хочет сейчас принадлежать ему весь, без остатка, он безумно хочет быть в рабстве, хочет, чтобы его сломали, подавили, лишили выбора - пусть только на эту ночь! И он дождался, господи, дождался того, что Том его снова хочет, трогает, имеет, и это самое сладкое в жизни. Он будет для него кем угодно, сколько угодно, покорной сучкой, если Том так пожелает. Господи, спасибо тебе... это действительно манна небесная, а то он уже потерял надежду...

Харди что-то шепчет, приговаривает, и когда Джо привыкает к ощущениям, когда к нему возвращается возможность что-то слышать, он начинает понимать смысл слов Тома.

- Я же люблю тебя, идиот, люблю, блядь, люблю, сучара ты последняя! - пьяно, отрывисто рычит Том ему в шею и двигается резко, широко, безжалостно, уже полностью прижав Джо к постели и накрыв его своим тяжёлым телом, и беспорядочно, грубо, сминая, зажимает ему рот.

Джозеф ловит его пальцы губами и сосёт их, и, кончая, сотрясается в длинной, бесконечной судороге, так что вся кровать ходит ходуном. Том кончает следом с низкими короткими, почти надсадными криками, но потом ещё некоторое время лежит на Джозефе, расплющив его под собой и не выходя из него, и Джозефу совершенно не хочется, чтобы Том вообще покидал его тело.

Когда Том всё же выходит из него и откидывается рядом на кровать, Джо продолжает лежать на животе и не поворачивается к нему. Он сам не знает почему.

Харди некоторое время тоже не шевелится, потом встаёт и уходит на диван.

Проснувшись, Джозеф думает, что Том сбежал, однако обнаруживает его на кухне с чашкой кофе и газетой. "Надо сказать, - думает Джо, - оба они сейчас выглядят прекрасно: Том - со всеми следами адских алкогольных возлияний на лице, а Джозеф - с уже налившимся синяком под глазом". Он тоже наливает себе кофе и долго мешает жидкость ложечкой в чашке, стоя спиной к Тому, хотя что там мешать - Джо никогда в жизни не клал сахар в кофе!

Он слышит шорох складываемой газеты.

- Джо, - говорит Том, и, как бы он ни старался сказать это развязно и непринуждённо, Джозеф улавливает в его голосе почти жалобные нотки.

Это стыд и чувство вины. О, да!

- Прости меня! - произносит Том.

- За что? - спокойно спрашивает Джозеф и продолжает гонять ложку по фарфоровой чашке, хотя этот звук уже его самого начинает выводить из себя.

Том матерится и оказывается у него за спиной.

- Прости меня... Джо... прости... но ты довёл меня, блядь, реально довёл... Меня давно так не накрывало!

Он хочет коснуться Джозефа, но не смеет. Джо чувствует это и сам к нему тянется, и непроизвольно вытягивает шею, как тогда, в первый раз, в Лондоне - всё, что угодно. Ну, обними же меня уже, давай, Томми, ну, чего же ты ждёшь?! Но Том боится.

- Ты про фингал или про вчерашнюю ночь? - говорит Джо, и в голос его проникает легчайшая тень улыбки.

Том ругается так, что отныне может считаться образцом для подражания даже для самых отпетых чёрных наркодилеров.

- Не переживай, - Джо, наконец, улыбается и поворачивается к Тому. - Фингал я, думаю, заслужил, а вчерашняя ночь мне даже понравилась. Определённо, в потерявшем над собой контроль Томе Харди что-то есть.

И Джозеф поздравляет себя с тем, что снова сумел добиться от Тома совершенно нового выражения лица. Его даже сложно описать. По крайней мере, в интеллигентных выражениях точно нельзя это сделать.

страницы [1] [2] [3] [4]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Молодые парни, Заграничный секс

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>