Горячая гей библиотека

Армейские будни (глава 3)

Часть 3

IX.

Догоревшая дотла сигарета обожгла пальцы. Я, всё ещё живой, матюкнулся и полез за другой. Повеситься не получилось, потому что наутро после ночной гульбы и безумного секса в сутолоке провожаний я отошёл немного от панического страха разоблачения, наблюдая всё ту же доброжелательную улыбку Омы и всё тот же ясный взор, без всяческих многозначительных прищуров.

Мы с Лёвой помахали на прощанье всем ручкой и опять остались вдвоём. Бочком, бочком я постарался прошмыгнуть мимо Завадского - не удалось. Он накинулся на меня, как пришибленный. Подозреваю, что хрен у него с вечера и не ложился. Сержант, закрыв глаза, искал мои губы и сминал меня непослушными руками, но я опять, я снова не мог решиться вот так вот взять и приласкать умирающего от желания парня.

Было ужасно стыдно за вчерашнее. Моё лицо в волосатой промежности этого беснующегося мужика! Мне хотелось выть от унижения, чего уж тут говорить о том, чтобы хотя бы не вырываться из плотного кольца горячих объятий! Я и вырвался - грубо и сильно отпихнув сослуживца, непонимающе распахнувшего очи, в которых плескалось потрясённое неверие в происходящее.

- А сейчас-то чего? - только и выдохнул он.

- Всё то же, - мне даже смотреть на него было неприятно.

Он стоял потерянно жалкий. Растерявшийся статный красавец...

Дверь за спиной не успела захлопнуться. Резкий рывок развернул меня на 180 градусов, и изломанные злобой губы заплясали перед глазами:

- Я ведь стелюсь перед тобой! Понимаешь, гнида?! Сам насаживаюсь и растопыриваюсь! Какого хуя тебе не хватает? Ты чего меня топчешь?

Усталость, навалившаяся как-то враз, смела ярость, поднявшуюся было во мне, и не дала отмахнуться от действительно страдающего парня.

- Чего не хватает, Лёва? - тихо пробубнил я в искривлённый рот. - Пары титек и глубокой пизды между твоих ног, Лёва.

Сержант отшатнулся, резко отвернулся, тут же повернулся обратно и с горькой насмешкой процедил:

- Ты ж целовал меня вчера, гадость... - и замолчал на три дня.

И вот теперь я маялся, стоя на крыльце и не испытывая никакого желания возвращаться в дом, где нервно и обездоленно сопел Завадский и где, глядя на него, я начинал опять изводить себя бесконечными вопросами и видеть сны.

В горле уже саднило вокзальным сортиром от выкуренного, да и работа была - я развернулся, вздохнул и поволокся в неуютное тепло. ***

С последним ударом курантов из потрескивающих динамиков мы, даже не пытаясь улыбнуться друг другу, стукнулись стаканами и залпом опрокинули обжигающий спирт в глотки. Горячая волна докатилась до низов и свернулась там тёплым клубочком, а затем пошла обратно, отогревая и успокаивая.

После второй всё показалось не таким уж и ужасным. Я смотрел на Лёву, молча уплетающего мои кулинарные изыски, и потихоньку наполнялся каким-то умиротворением.

Измаялся совсем парень. Вон как расстраивается. Неплохой ведь мужик. Я смотрел и удивлялся тому, что не замечал раньше, как изящно преломляются угольно-чёрные стрелки его бровей над заводью глаз, окружённой пышными ресницами. Какие у него чувственные губы; и рисунок их вовсе не капризный, а трагический. Неожиданно вспомнилась их послушная нежность. Их ответная трепетность. Завадский открыл рот, чтобы положить в него очередной кусок, а я вдруг представил вместо котлеты проникающий туда... Чёрт! Свихнулся. Это спирт виноват, а на самом деле вовсе мне этого и не хотелось... Мысленно я признал, что последнее прозвучало несколько неубедительно.

Тряхнув головой, чтобы прогнать наваждение, я натолкнулся на мрачный огонь тяжелеющего Лёвиного взора. Там явно что-то зрело. Если бы не предшествующий год, закаливший в баталиях рядового Кострова, наверное, меня испугал бы такой взгляд. Теперь же я просто постарался не сталкиваться с ним глазами, продолжая сочувствовать "бедному Лёве" и подумывая о том, какие формы утешения были бы приемлемы для нас обоих. Воображение услужливо рисовало: вот подхожу, приобнимаю, склоняюсь к аркам бровей, поникшим, как у обиженного пацана...

Хриплый приказ заставил вздрогнуть:

- Встань к стене!

Я непонимающе посмотрел на скомандовавшего. Заострённое холодное лицо. Чужое.

- Не понял, товарищ сержант?

- Встань к стене, падаль. Хуесос ёбаный! Слышишь, что тебе дед говорит?

Внутри ухнуло, замораживая, отметая напрочь всяческие надежды на примирение. Это было как удар в спину. Я, скривив губы (до глубины души был поражён несоответствием услышанного с моим настроем: ведь почти близким человеком начал восприниматься мною сержант Завадский), встал, ожидая продолжения.

- Раздевайся. Медленно...

Словно во сне, припомнив подобные нотки, неоднократно звучавшие раньше, там, в казарме после отбоя, из какого-то непонятного мне самому упрямства и самоуничижения я начал снимать одежду.

Неторопливо похолодевшими пальцами я расстегнул пуговицы, стянул куртку с одного плеча, взглянул, не видя, в направлении праздничного стола, стянул её с другого. Потом нижнюю рубаху, по сантиметру, прочь. К ногам упал ремень. Смежив веки, провёл ладонью по животу под пояс брюк, к дремлющей штуковине. Чувствуя собственную напряжённость, вспомнил хищную поджарость своей фигуры, крутанул угловатыми плечами, свёл грудные мышцы, поиграл кубиками пресса: "Ты ведь этого хотел, сержант? Тебе ведь такого надо?". Подал вперёд зажатый в руку (в штанах) член, изогнулся, опираясь об стену шеей. Несколько раз пустил по телу волну. Медленно, скользя по безволосой коже, вынул руку, расстегнул пояс, потом одну пуговку ширинки, потом другую. Учитывая, что под брюками у меня ничего не было, я не стал торопиться. Сначала освободил лобок, темнеющий ворсом, потом бедро и, наконец, дал штанам свободно упасть, поочередно вынув из них ноги.

Я стоял голый, безразлично привалившись к стене, в каком-то злорадном отупении. Сталь, прозвеневшая в приказе Завадского, полные презрения интонации "дедушки" напрочь сломали что-то внутри меня. Было тоскливо и гадко.

Не открывая глаз, я услышал приближающее сопение. Сильные руки развернули и согнули меня, отчего я встал раком, послушно выставив очко навстречу сержантскому тарану. Но Лёва не торопился. Он отошёл и, видимо, упивался картиной моего доступного, раскрытого зада.

Я ждал, заранее готовясь к оглушительной боли, к поруганию, к насилию. И, что удивительно, думал я об этом как-то отстранённо, находясь в ступоре. Похоже, очень меня задела непривычная манера презрительно повелевать (непривычная у Завадского), проявившаяся как раз тогда, когда я уже был почти готов видеть в нём желанного (?) партнёра, ласкового и нежного. Своим же окриком начальничек что-то искорёжил в зарождающемся влечении, и оно растворилось, оставив после себя омертвевшую пустоту.

Много позже, вспоминая эту ночь, я так и не смог понять своей тогдашней покорности. Всегда такой поперечный, себялюбивый, я будто мстил за что-то себе же самому, позволяя растаптывать собственное достоинство, проделывать с собой вещи, вызывающие во мне обычно лишь ответную ненависть и бешеное сопротивление.

Хозяйский шлепок ладонью по смиренной заднице хлёстко взорвал тишину, напомнив звук бича, рассекающего воздух, перед тем как опуститься на спину раба. Грубая рука больно сжала ягодицу.

- Что, сопляк, нравится? Так лучше? И не дёргайся, тварь - убью, - в голосе слышался скрежет ненависти, упоения собственной властью.

Куда подевался задыхающийся страстный шёпот Лёвушки?

Он, не торопясь, не сводя взгляда с моего зада, приспускал штаны, куртка осталась на месте нетронутой - всё говорило о желании сержанта унизить меня как можно больше, произвести трах грязно и непотребно, "не снимая сапог", по-наполеоновски, демонстрируя полнейшее пренебрежение к жертве.

Завадский сплюнул в ладонь, растёр слюну по головке, плотоядно сощурился и приставил стержень к дыре. Моей дыре! Помедлил и вогнал его одним толчком. Я воткнул лицо в стену, чтобы, на потеху мужику, не заорать по-бабьи, подвывая. Не дождёшься, гнида!

- Нравится, Сережёнька? - с словах звучало торжество, но и некоторая озлобленность из-за моей полнейшей безучастности. - Сопротивляйся, Костёр. Я ж тебя имею!

Молчание в ответ. Боль от остающегося неподвижным чужого члена слегка притуплялась.

Неожиданно Завадский выдернул дрын из моей задницы и влепил по ней пинка, да так, что я свалился. Глядя сверху на меня остекленевшими глазами, сержант прошипел:

- Ты чё, Костёр, подох, что ли? Шевелись, вонь!

Не дождавшись результата, он раздражённо сорвал с себя штаны, мешавшие двигаться, схватил меня за отросшие в последнее время волосы и, сдирая скальп, поволок к кровати. Он закинул тело, ставшее чужим для хозяина, на кровать, перевернул его на спину, отбросил и куртку свою за ненадобностью, сел между моих ног, разодрал их повелительно и рывком подтянул меня к торчащему фаллосу, намереваясь повторно его воткнуть в моё тело.

Я смотрел отстранённым, пустым взглядом на собственные ноги, которые покорно лежали на удерживающих их сгибах рук повелителя, на красную морду невменяемого самца, на покрытую багровыми пятнами его грудь, но почему-то именно мои конечности, лежащие так, чтобы насильнику было удобно, поразили меня больше всего. Я заторможенно, неторопливо поднял ноги повыше (Лёвчик не мешал, считая, наверное, что я собрался устроить их на его плечах) и захлестнул перекрёстным захватом ненавистную шею. Этому приёмчику меня научили давно, ещё в школе, на занятиях классической борьбой. Правда, классики подобных вещей не делают; показали его ребята, которые обучались какому-то новомодному виду единоборств с нами в одном зале. Причём показали они его только мне почему-то и тщательно со мной его отработали. Я помнил, что освободиться из этого захвата, если он проведён правильно, практически невозможно, какими бы сильными не были руки удушаемого.

***

С безразличным интересом и спокойствием умалишённого я наблюдал за тем, как менялось Лёвино лицо. Оно налилось багровым окрасом, а потом начало приятно синеть. Сержантские пальцы, скрюченные в тщетном стремлении развязать смертоносный узел, слабели, глаза непонимающе пучились, а перекрытое горло издало забавный писк. Кто когда-нибудь видел новорождённых щенков, слышал подобный звук.

Я разжал хватку и пинком отбросил от себя безвольное тело, затем встал, пристально понаблюдал за тем, как Завадский разевает рот, словно вытащенная на берег рыба, пнул его и, как был голышом, сел за стол спиной к блюющему командиру, налил стакан спирта и залпом выпил.

Всё-таки Лёва был здоровым парнем, быстро восстанавливающимся. Потому как чем ещё объяснить тот факт, что в следующий момент на мою голову обрушилось нечто, расколовшее мой мозг ватной чернотой...

Пришёл я в себя, лёжа на кровати. Голова гудела, на лбу сгрудился холод. Не открывая глаз, прислушался к ощущениям, пытаясь сообразить: трахнул меня Лёвчик, воспользовавшись моим бессознательным состоянием, или нет. Вроде бы задница не болела.

Я растопырил веки. Завадский сидел в ногах, обхватив колени и положив на них свой острый подбородок. Холод, давящий на лоб, оказался полотенцем, в который натолкали снега. Лёва смотрел на меня и молча хмурился, изображая муки совести. Это меня покоробило. Тварь двуликая! Веки опять опустились, не давая видеть хамелеоновскую морду.

- Прости, Серёга, - голос был ровен и безжизненно пуст. - Не знаю, что на меня нашло. Просто, кажется... Это самое... Ну, нравишься ты мне. Сначала я хотел только поиметь красивое тело. Трахать его, спускать на него, щупать. Я уже с трудом выносил суходрочку. А потом... Я готов был просто целовать тебя. Просто целовать. Чтобы ты стонал. Чтобы ты сам хотел моего хуя, потому что ты сильный. Чтобы он был тебе нужен. А ты вместо этого... Меня заело. Ты мне нужен, а я тебе нет. Я тебя хочу, а ты меня - нет. А ведь обычно все тащились от меня, моего общества домогались. Веришь? Меня хотели все, а ты - нет. Меня любили все, а ты - нет. Я думал: я такой красивый. Ведь я красивый, правда? Мне всегда это говорили. А ты кто? Зашуганный, заёбанный, должен ценить, что я тебя не пизджу... Хотя нет, ты не зашуганный. Извини. Ты какой-то не наш. Непонятный. И тело у тебя, как у гимнаста. И хрен красивый... Я не подъёбываю, ты не думай... Такой прямой. Веришь, я тащился, когда сосал его. И ещё хочу... А ты простишь меня? Хочешь, трахни меня. Хочешь, я тебе массаж сделаю? Я ведь не гомик. Знаешь, как я баб чехвостил? Без всяких дополнительных... Этих... Ну, в общем, хрен сам всегда вскакивал. Без всяких. Но я могу трахать и мужика. Именно мужика, а не крашеную куклу. А ты классный. Ты - мужик. Правда, непонятный. И подъёбываешь. Даже когда подчиняешься. Тебя поэтому и пиздили. И удивлялись, что ты после этого опять не гнёшься... Я хочу тебя трахать... Ты простишь меня, Серёга?

В гудящей голове пронеслось скептическое: "Ах ты, боже ж ты мой! Прямо мылодрама какая-то. Ну-ну!". Естественно, ни в какие "чувствия" его я не поверил: просто застоялась сперма в горле у мужика, суходрочка уже не спасала, поэтому и обратилась вся накопленная дурь на единственную движущуюся рядом мишень, приобретя такие вот вычурные формы. (Хотя сейчас, пожалуй, я могу признать, что жизнь порой выкидывает такие коленца, которые похлеще любых надуманных сериалов будут.)

Я уже с трудом разбирал его слова... Новогодняя ночь прошла. Классная новогодняя ночь. Наверное, она никогда не забудется. Ночь, которая меня сломала, которая чего-то меня лишила и что-то дала. Няхай!

Под непрекращающееся бормотание Завадского, я проваливался в глубокий сон...

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Военные, Молодые парни

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>