Горячая гей библиотека

Прекрасный исландец

Часть 3

Я учился на втором курсе, когда всё произошло. Я явился, как обычно, на своё рабочее место. Отец должен был встретиться с одним из вкладополучателей утром и приехать к одиннадцати сюда. Но минул полдень, а его всё не было. По офису прошли разговоры, что, мол, шеф что-то задерживается. Я не усмотрел в этом ничего особенного. Пробки в Москве способны надолго замуровать машину. Но потом я подумал - какие-такие пробки? Между девятью утра и полуднем дороги Москвы свободны. Да и Яндекс даёт 1 балл по заторам на дорогах. В конце концов, если даже поломалась машина, он воспользовался бы такси. А ведь его уже больше часа дожидается финансовый директор. Телефон отца недоступен.

У меня уже появляется некое смутное предчувствие. Не у меня одного - оно висит в воздухе. Среди сотрудников ползёт невнятный взволнованный шёпоток.

Но все продолжают работать. Щёлкают клавиши. Играет симфония "Рутина". Но сегодня она звучит как-то иначе, как-то замедленно, настороженно.

А потом пришли полицейские. С ними был ещё врач. Клавиши смолкли, как кузнечики перед грозой.

Трое мужчин, солидных, в звании полковников, несли свои увесистые животы меж рядов столов, компьютеров и застывших в оцепенении сотрудников. Они шли ко мне. Их равнодушные лица плыли в белёсом свете матовых ламп. В сущности, я всё уже понял.

- Карлов Глеб Николаевич?

- Да, это я. Что случилось?

Я прекрасно знал, что. И все сотрудники, конечно, догадались. Как же они пялились на пришедших и на меня!

- Пройдёмте в отдельный кабинет, прошу вас.

Помню, как они говорили - равнодушными, какими-то автоматическими голосами: "Ваш отец, Карлов Николай, погиб сегодня в автомобильной катастрофе. Обстоятельства случившегося выясняются. Водитель также погиб на месте..."

Врач дал мне выпить какие-то успокоительные лекарства. Я плохо помню, что говорил, что делал тогда. Кажется, ничего. Я был в каком-то очень странном состоянии. У меня как будто отсутствовали все чувства. В произошедшее я не верил. То есть, верил, только не до конца.

Организацией похорон и поминок мне, к счастью, не пришлось заниматься. Я бы и не смог. Всё это взял на себя Александр Филатов, друг отца и его компаньон, вместе с которым они и создали фирму и управляли ею все эти годы.

Похороны я уже могу вспомнить довольно отчётливо. Отца хоронили в закрытом гробу. Слишком страшные были увечья, точнее, мало что осталось от тела, как говорили мне. Машину ведь как будто расплющило, и она горела. Но мне было даже легче от того, что не нужно будет видеть лица покойного, наклоняться к нему, целовать в лоб. Это было бы выше моих сил.

Но у гроба стояла большая фотография отца, перевязанная чёрной лентой. Я всё время опускал глаза, чтобы только на неё не взглянуть. Мне казалось, что отец смотрит с неё на меня угрожающе. Он, впрочем, при жизни так часто и смотрел. Его нельзя было назвать некрасивым, но поджатый рот, колкие, пронзительные глаза, всё лицо, на котором никогда не было улыбки, делали наружность неприятной. Он, впрочем, порой улыбался на переговорах. Деловой, официальной улыбкой. Но искренне, по-настоящему - никогда.

Поминки были очень глупыми. Впрочем, это в принципе глупое мероприятие. Зачем по случаю смерти человека устраивать нечто, внешне похожее на праздник? Тот же стол, уставленный едой и алкогольными напитками, то же сборище гостей, которые говорят фальшивые речи, напиваются и объедаются на дармовщину?

Мы сидели тогда в большом банкетном холле одного известного ресторана. Собрались все многочисленные сотрудники предприятия. Они несли всякую чушь о том, как скорбят о добром и справедливом шефе, ушедшем так рано - всего лишь в сорок пять лет. Мне было в определенной мере противно слушать их слова. Александр тоже сидел и криво улыбался, скептически кивал.

Ну кто же поверит в то, что эти люди и правда любили своего начальника Карлова? Вот Михаил Андреевич? Да сколько раз я сам слышал, как отец его распекал! А он стоял, потупившись, в своих круглых очках, как пристыженный школьник. Или Инга? Кто ей поверит, когда она рассказывает чуть ли не со слезами, какой замечательный был шеф. Я ведь помню, как совсем недавно отец раскритиковал её и унизил на совещании, после чего её увезли на скорой помощи с угрозой выкидыша. Впрочем, всё обошлось благополучно.

Все эти люди попросту терпели всё ради хорошей зарплаты, какую трудно будет найти где-то в другом месте.

Ну а я? Что сказал бы я?

Но меня не трогали и не просили ничего говорить. Я смотрелся так, как будто плохо себя чувствую. Это и вправду было так. Я ничего не ел и не пил. В голову, против воли, лезли какие-то омерзительные мысли - я думал о том, что спрятали в закрытом гробу и как это выглядело. Я не хотел этого себе представлять, но словно кто-то насильно впихивал мне в голову эти омерзительные картины. Я даже глядеть не мог на еду. Особенно на мясо. Оно казалось мне... Да, не стоит и говорить... Какое-то наваждение, навязчивый бред.

Это не оставляло меня до самого вечера. Даже когда всё, наконец, окончилось и я вернулся в пустую квартиру. Я лёг в кровать, но долго не спал, хотя был смертельно уставшим. Стоило закрыть глаза, и в воображении рисовалась всякая мерзость. Потом я пошёл в туалет, где меня попросту вырвало. После этого стало легче, и я смог заснуть.

Плохо помню последующие дни... Только отдельные эпизоды всплывают в памяти. Вот я брожу один по улицам. Без цели, без смысла. Как безумный. Вот курю сигарету на скамье у фонтана, где-то в центре города.

Я курил не первый раз в жизни. Когда-то я уже купил пачку сигарет и покуривал иногда, изредка, где-то прячась. Но отец однажды как-то учуял от меня запах и устроил настоящий обыск моей комнаты, моих вещей, карманов, портфеля и нашёл ту самую злосчастную пачку, уже почти пустую. Мне до сих пор страшно вспоминать, что за этим последовало. Отец, отец, почему ты так поступил со мной тогда? Ты заботился таким образом о моём здоровье? В самом деле?! И для этого ты нанёс этому самому здоровью куда больший вред, чем могли бы и сто пачек этих несчастных сигарет? Ну-ка, сделай-ка это теперь!

Нет, нет же! Просто ты решил когда-то, раз и навсегда, даже не решил, а впитал в мозг с чужих слов, что курение - это плохо. Плохо, и всё тут! Ты сам никогда не курил, и никто в твоём доме не должен был этого делать. А я посмел ослушаться его непререкаемое высочество. Вот почему ты тогда выпорол меня до крови, как какой-то средневековый инквизитор!

С того дня я не курил. Но обыски моих вещей регулярно производились. Последнее время отец не сам обыскивал меня, но тайно поручал это делать приходящей прислуге. Я всегда понимал, приходя домой, что в вещах моих копались. Искали, разумеется, не только сигареты. Многие вещи были запрещены для меня. И хотя уже очень давно ничего "криминального" я у себя не держал, отец с какой-то маниакальной настойчивостью всё продолжал меня "шмонать", как преступника.

Вот только теперь это прекратиться навсегда...

Ночью опять мучили кошмары. Мне было страшно. Всё казалось, что по большой пустой квартире кто-то ходит. Хотя я знал, что никого и нигде нет. То есть... не должно быть. Я несколько раз вставал, обходил все комнаты, проверял, хорошо ли заперты двери и окна. Это были глупые действия, ведь в подъездах стоят камеры, круглые сутки дежурит служба безопасности. А уж на тридцатый этаж в окна точно никто не заберётся. Но я всё равно вставал с постели и обходил все комнаты. Везде включал свет. Кого же я думал увидеть, ну кого? Комнаты были пусты.

Только в кабинет отца заглядывать я не решился. "Глупо, ну глупо же!" - говорил я себе, но всё равно чувствовал, как весь дрожу.

Я подошёл к двери, невесть зачем прислонился к ней ухом и прислушался. В какой-то момент показалось, что я нечто услышал. Какой-то звук там, в кабинете. Как будто что-то двигали по полу... Лавка! Это она, только она может так мерзостно скрежетать о пол.

Ах, да, вы же не знаете. Нужно пояснить, о чём речь. У отца была старая-престарая деревянная лавка, когда-то принадлежавшая ещё его прадеду. Тот в 30-е годы порол на ней своих сыновей. А они потом - своих. Отец, должно быть, тоже полежал в своё время на ней, хотя никогда не говорил об этом. И он хранил её, эту мерзостную старую рухлядь, будто некую семейную реликвию! И меня, меня тоже много раз заставлял ложиться на неё. Никогда не забуду, как он запирал дверь, выдвигал на середину комнаты чёртову лавку... Она так жутко скрежетала о ламинат. Ледяной голос приказывал мне: "Снимай штаны и ложись". И мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Дальше начиналась ужасная пытка. Принимался за работу прут, всегда бывший наготове. Он впивался со свистом в моё тело. А я повторял про себя только одно: "Я не закричу, не закричу...". Но на пятнадцатом, на двадцатом ударе всё равно начинал кричать. Потом я всё же научился переносить наказания без крика.

Конечно, уже довольно давно порки прекратились. Но она всё ещё там. Эта лавка... Всё ещё стоит в кабинете отца. И я готов поклясться, что несколько секунд назад слышал, как она двинулась по полу.

Я замер и прислушался. Всё тихо. Бред! Какой же бред. Может быть, выпить успокоительные таблетки? А я даже не знаю, где они лежат. Я ничего такого не принимал никогда.

Всё же я пошёл в гостиную и долго копался в ящиках серванта. Нашёл аптечку, только ничего подходящего в ней не было. Только лишь жаропонижающие, средства от головной боли и "Мезим". Какое же хорошее было у отца здоровье! Он мог жить очень и очень долго.

страницы [1] [2] [3] [4] [5] . . . [9]

Этот гей рассказ находится в категориях:
Любовь и романтика, Молодые парни, Первый раз

Вверх страницы >>>
В начало раздела >>>
Прислать свой рассказ >>>